Топографический кретин - Ян Ледер
На двери сарая белым по серому — малярной кистью с влажными оплывами по удивительно для этой местности гладко оструганным доскам — кривилось уведомление: «Кухня. Посторонним воспрещено» — и снова восклицательный знак, но на этот раз только один и, видимо, не из давешней стаи: очень уж другой. Те — горделивые, стремительно-прямые, рассекающие телами пространство на сегменты, а этот — выгнуто-какой-то-вогнутый, будто не до конца уверенный в том, что он не вопросительный. Бесполый, в общем.
Сразу за знаком терялась в сумраке грозная пещера, размерами смахивающая на самолётный ангар. На две трети её пространства — чёрный железный монстр о восьми конфорках, похожий на сгоревший, но пока ещё не утонувший танкер
— Ничего сложного, ага, — протянул Яков вслед за преподавателем.
— Сложного ничего, — подтвердил завкафедрой. — Для человека тем более, который экзамены сдал только что на «отлично» и «хорошо», и творческий успешно конкурс прошёл, и на отделение журналистики зачислен из десятков один — на идеологическое, между прочим, отделение на всём Дальнем Востоке лучшего университета.
Связи между идеологическим характером предстоящей учёбы и устрашающего вида печкой — да какой там печкой — печищей! — Яков не уловил. Но промолчал. Не хотелось прослыть балбесом с самого начала. Доцент тоже в детали не вдавался — видно, решил не распинаться ради единственного слушателя — и перешёл прямо к делу:
— Вот печка, дверца вот, дрова в неё пихаешь…
— А дрова тоже мне рубить?
Попробовал представить себя Челентаной. Вышло так себе.
— Дрова — забота не твоя, нарубят их заранее и у двери оставят. Тебе же трудов всего-то — сюда вот заложить и подпалить. За должность такую Герострат маму бы родную не пожалел, мечта, а не должность, — ухмыльнулся Баркашин. — Спички есть?
— Не, я пока не курю.
— Это правильно. Добудешь, значит, спички заранее — и затопишь. И чтоб не погасло смотри, потому что в полшестого, когда повара встанут, вот здесь, — он постучал тяжёлым, напитанным влагой поленом по гулкому танкерному борту, — полыхать должно, как в советском колумбарии родном.
— Во… во сколько встанут повара?
— В полшестого. Завтрак-то в семь, — препод исподтишка ухмыльнулся. — А тебя, значит, около четырёх поднимут. Не рановато? Может, предпочитаешь грязь на поле дни напролёт месить?
— Да не, Виктор Валерьевич, встану. Встану я, не впервой.
Не из малодушия соврал, а наоборот, из чувства ответственности. Ну и из желания самоутвердиться немножко: чтоб я перед такой примитивщиной спасовал?
И не то чтобы даже соврал. В детстве приходилось вскакивать ни свет ни заря, чтобы успеть с дядей Лёшей на рыбалку, или чтобы отец не передумал взять собой в командировку на голубой служебной «Волге» с фиксатым усатым Колей за рулём — по пыльной грунтовке, в дальнее грязное село с вычурным, насмешливо интеллигентским названием Опытное Поле, где полей было сколько угодно, только что на них росло, понять было сложно, потому что покрыты они были, в зависимости от сезона, снегом или грязью, и что такого в них опытного, малолетний Яков так и не выяснил.
Но вставать рано приходилось, чего уж… Правда, чтоб в четыре утра, да ещё каждый день, да целый месяц кряду… А, ладно, переморщимся, не маленькие!
Стать маленьким Якову захотелось уже очень скоро, как только наступило четыре часа как бы утра, а на самом деле, конечно, очень поздней ночи. Захотелось натянуть одеяло потуже, отодвинуться подальше и зарыться поглубже, но тон квартирьера Толи Бутенких к ролевым играм в дочки-матери не располагал.
— Аллё, учащийся, мировой пожар раздувать шагом марш! — однозначно буркнул Толя и сразу уснул обратно.
Он отучился в универе уже год, почитался абитуриентами за старшекурсника и почивать изволил на отдельно стоящей кровати с железной фрамугой и панцирной сеткой. Чем вызывал благоговейную зависть рядового состава, спавшего на нарах с брошенными поверх досок матрасовками, набитыми соломой, и одеждой у кого какая нашлась.
Проклиная про себя квартирьера Бутенких, завкафедрой Баркашина, лучший на всём Дальнем Востоке университет с его идеологическим отделением в частности и министерство высшего и среднего специального образования в целом, но пуще всех — собственное приспособленчество, Яков выволок себя на плохо освещённый двор.
Осмотрелся, но почти ничего не увидел, кроме гуся — такого же вялого, как он сам, однако весьма ловко отскочившего, когда Яков попытался дать ему пинка. Гусь явно не желал судьбы собрата, украсившего своим жирным телом вертел над недавним костром из-за отсутствия должной расторопности. Яков сложил пальцы в виде буквы V и сразу о гусе забыл. Подошёл к высокой поленнице и, обрушив юго-восточный её фланг, сумел всё же вытянуть несколько наструганных кем-то коряг. Зашёл во вчерашний сарай — в нём было ещё темнее и прохладнее, чем снаружи, — нафаршировал дровами зев железного исполина, запихал под чурки «Красную звезду» неведомой давности, чиркнул, сунул пламя чудовищу в рожу.
Огонь погиб мгновенно.
Вспомнился дед Исаак. Прикурит, бывало, свой «казбек», протянет совсем ещё маленькому Яше горящую спичку, тот задует её уверенным пыхом, дед крякнет, погладит внука по голове, констатирует удовлетворённо:
— Дунька.
В школьных походах Яков считался лучшим костровым, а тут извёл уже полкоробка, но внутри танкера, совершенно не похожего на добрую печку, к которой ласкался на досуге Иванушка-дурачок, будто сидел невидимый дунька и прицельно гасил спичку за спичкой.
Бросил рассредоточенный взгляд на именные часы марки ЗиЛ, заслуженные год назад ударным токарным трудом на производственной практике. ЗиЛ злил: времени в обрез. Ругнулся, пошёл за советом.
Квартирьер Бутенких доверия не оценил. Промычал что-то и отвернулся к стенке. Ткнулся носом в темноту, без Якова реализовав мечту Якова.
Яков загрустил.
ЗиЛ тикает, лучина не запалена, скоро подымут поваров, а там и весь лагерь загудит. Триста рыл попрутся в поле, не жрамши? Представил последствия, вздохнул. Решил, что один непроспавшийся старшекурсник — меньшее зло.
На этот раз Толя снизошёл, хотя и выматерил назойливого истопника. Поскрёб трансбуккальный нерв клешнёй, вынутой из-под четырёх солдатских одеял, и сказал почти разборчиво, но всё равно загадочно:
— Во дворе хозяйка стоит. У ней слей. Только груши нет, отсосать придётся. Но это херня, сплюнешь.
— Погоди, Толя, кто стоит? Аллё, не засыпай! Кого слить, куда отсосать? Какая груша, какая хозяйка? Там только гусь… был.
— Лошара. Хозяйка — шишига.
— Шишига?
— Аааааа! — старшекурсник, похоже, начал просыпаться всерьёз, а это оптимизма не внушало. — Грузовик. Газшисятшесть. Во дворе. Крышку бензобака
