А сбылось это… - Сергей Валерьевич Мельников
***
А что изменилось вообще? Лежу в кровати, листаю фотки на телефоне. Нежные щёчки, алые губки, завитки волос, задорная улыбка. На часах четыре утра, за окном тёмный лес, внизу — моя мечта, та, что на фото, только живая. Да какого чёрта? Я спускаюсь вниз, в кармане резинки и тюбик с гелем. Желания должны сбываться? Разве не ради этого я свою месячную зарплату потратил и полчаса по Лосиному острову кружил?
Тихонько вхожу в её комнату. Лежит на койке, раскинулась медузой и храпит. Не знал, что она храпит. Такой заливистый храп с причмокиванием и постаныванием. Наверное, мускулистого своего красавчика представляет сейчас. Я отдёргиваю одеяло, смотрю на её тело в памперсе. Я так мечтал увидеть её голой, а сейчас смотрю — и никакой реакции. Я столько раз вымывал её от дерьма, что про секс и думать забыл. Она тут и она на фото вдруг разделились и стали совсем разными людьми. Кажется, меня всё-таки развели.
Но я всё-таки упрямо отцепляю липучки. Наступила тишина, она перестала храпеть. Смотрит на меня: глаза блестят в свете луны за окном. Я стягиваю с неё памперс, в нос ударяет вонь. Твою ж мать! Перед романтикой надо поработать. С тяжким вздохом иду за комплектом белья, губкой и тёплой водой. Когда закончил, опустился на пол у её кровати, головой упёрся в скрипучую клеёнку под тонкой простынёй.
— Что, передумал? — слышу её ехидный голос.
— Что передумал? — переспрашиваю я.
— Ну ты ж меня трахнуть хотел?
— Что-то не хочется.
Она поёрзала на матрасе, укладываясь поудобнее и спросила, так же ехидно:
— А чего? Я теперь чистая, готовая, руки-ноги привязаны. Трахай не хочу. Ты ж меня ради этого похитил? Или не можешь? Десятый день уже, кажется, идёт, и ничего.
— А ты хочешь, что ли? — стараюсь не показать своё удивление.
— Да не особо, — отвечает она зевая, — но можно. Скукота: ни музыки, ни интернета. Хоть какое-то развлечение.
Я чувствую, что и мне не особо, но во мне проснулся обманутый потребитель с плакатом "За что я бабки платил?". Я опять стягиваю с неё памперс, она шумно выпускает газы и прыскает:
— Ой, извините, дяденька.
Я старательно игнорирую, касаюсь пальцами кожи на внутренней стороне бедра, веду выше. Она вообще никак не реагирует. Когда добираюсь до самого верха, она зевает…
Я хлопаю дверью. А чего я ожидал? "Да, похитивший меня чмошник, возьми меня, я так тебя люблю!" Этого, что ли?
***
Никогда бы не подумал, что за месяц молодая красивая девчонка может превратиться в жирное чудовище. Я попытался её посадить на диету, но она устроила мне настоящий террор. Она ревела круглые сутки, не затыкаясь ни на секунду. Когда я заткнул ей рот, она раскачала кровать и начала биться ей в стену. Я оттащил койку на середину комнаты, но оказалось, что даже у привязанного к кровати человека с кляпом во рту есть масса способов создавать шум. Я сдался. Теперь большую часть времени я бегаю между ней, кухней и холодильником. В моих руках постоянно то еда, то мешок с грязным памперсом. Я чувствую себя совершенно опустошённым. По её просьбе я перевязал её повыше, теперь она сидит, опираясь спиной на две подушки. Её груди лежат на трёхскладчатом пузе. Затыкать ей рот необходимости нет, она больше не кричит, но очень хочется, потому что целый день она или требует еды, или кричит детским голоском: "Папочка, я покакала", а потом ржёт уже совсем не по-детски, или требует секса.
— Похитил — трахай! — кричит она. — Или у тебя не стоит? Так купи виагру!
Она сейчас — вылитая соседка Катька: жирная неопрятная бабища. У той всегда где-то на лице огромный блуждающий прыщ, и от неё всё время воняет луком. О каком сексе может идти речь? Зачем я вообще во всё это ввязался? Если б я хотел трахнуть такое, я бы трахнул Катьку, она б дала без похищения и месяца мучений.
Я выкинул в ведро очередной туго завязанный пакет и устало сполз по холодильнику. Через пару минут тишины из комнаты раздался крик:
— Э, дядя, жрать неси, я голодная.
Я так и не знаю, как её зовут. А самое страшное: я не знаю, как это всё прекратить. Больше я не выдержу.
Я встал, выдернул из стойки нож, шатаясь от усталости вошёл в комнату. Она облизывала измазанные в шоколаде пальцы, а я смотрел на её пальцы, на коричневые мазки вокруг её рта, и испытывал крайнюю степень отвращения. Она заметила меня и застыла с пальцем во рту.
— Э, дядь, ты чего задумал?
Я шагнул к ней.
— Дядя, я же на всё согласна. Я тебе уже предлагала: трахни меня. Не надо вот этого вот.
Я склонился над ней, увидел ужас в её глазах и, в этот момент, понял, что проиграл. Она победила, она меня переиграла. Меня переполняли отвращение и жалость, а не ярость и страсть. Я ударил ножом четыре раза. Потом вышел из комнаты и вернулся с ворохом одежды. Она сидела на койке, потирая запястья и хлопала глазами.
— Это чё?
— Шмотки твои. Одевайся!
Она сделала шаг ко мне, но я выставил нож и сказал:
— Не подходи ко мне! — голос сорвался в фальцет, и звучал хуже овечьего блеяния. От стыда я залился краской.
Она натягивала на себя джинсы, прыгая и приседая, потому что сходиться они отказывались наотрез, и бормотала:
— Ну и правильно, дядя, я пойду, а ты оставайся. Ты не бойся, я тебя не выдам. Я типа тебя и не видела, и лицо не запомнила. Не парься, дядь. Может, в следующий раз повезёт.
А я так и стоял в углу, выставив перед собой нож.
Моя похищенная любовь бежала по лесу в сторону трассы. Её пальцы тыкали в кнопки, но не для того, чтобы вызвать полицию. Она искала скидки на годовой абонемент в
