Пионы от одиночества - Надежда Ташлыкова
Вот так, легко и свободно он ушел, несколькими словами разрушив мой мир.
Тогда в двадцать лет я думала, что жизнь закончилась.
Рита открыла глаза. Сморгнула набежавшие слезы. Приехали.
— Сдачи не надо, — бросила деньги на переднее сиденье и вышла из машины. Двумя руками одернула вниз юбку и под стук каблуков подошла к подъезду. Спиной, затылком чувствуя взгляд таксиста, исходящую от него вибрацию желания.
Пикнула домофоном, подгоняя доводчик, захлопнула за собой дверь, отсекая чужую волну и свои собственные горькие воспоминания.
3
— Ты одна, дочка?
Из своей комнаты, кутаясь в халат, вышла заспанная мама.
— Десять человек со мной, — хохотнула она.
Мама промолчала. Ее давно не успокаивали напускная веселость и юморок Риты.
— Одна мам, никто нам с тобой не нужен, — уже серьезно проговорила Рита и поцеловала маму в плечо. — Иди спать, твоя блудная дочь уже дома.
Рита разулась, небрежно накинула на вешалку куртку и ушла в свою комнату. Мама постояла задумавшись. Пока она работала, ей все казалось, что свобода дочери это даже хорошо, пусть поживет девочка для себя, семью успеет завести. Но сейчас, выйдя на пенсию, понимала, период ее одиночества затянулся. Людмила Викторовна вздохнула и вернулась к себе.
Воспоминания не отпускали Риту. Эпизоды и яркие фрагменты прошлого, как маленькие птички, бились в клетке настоящего. Мелькали дни, улыбки, огорчения, люди, про которых она и думать забыла.
«Что за вечер такой! Или не то выпила, или не то покурила», — подумала она устало. Постояла перед шкафом-купе, разглядывая себя в зеркало в полный рост. Выставила вперед ногу с татуировкой. Сетка колготок натянулась и впилась в хищную морду дракона, сделав ее жалкой.
— Эко сморщило тебя, дружок, сейчас, сейчас выпущу на свободу. — В одиночестве Рита мысленно любила разговаривать и с собой, и вот теперь с татуировкой. А с кем еще? «Дракон лучше белочки» — шутила Рита.
Топик, юбку, колготки — вон, дышать стало легче. Всегда быть при полном параде, держать себя в руках, красиво двигаться, спинку прямо, лукавый взгляд, идеальная прическа. Необходимость соответствовать принятому на себя образу стильной, независимой девушки утомляет. За закрытой дверью она могла быть собой.
Устроившись перед зеркалом, ватным диском она удаляла глянцевую версию. Проступала настоящая Рита. Серьезные серые глаза, светлые брови, чуть вздернутый нос, россыпь веснушек на веках и щеках.
— Простовата ты, простовата, — щелкнула она по носу свое отражение и пошла в душ.
Сидя за столом на кухне, Рита маленькими глотками отпивала из большой кружки кофе. «Хотела бы я переписать эти страницы жизни? Вычеркнуть Андрея, пройтись ластиком по своему двадцатому году жизни? Убрать дни слез, невыносимого чувства потери? Оплакивала бы я тогда эту несчастную девочку?» — мысленно спрашивала она свое отражение в темном окне. Та, другая, за легкой вуалью тюли, куталась в теплый халат, молча пила свой кофе.
Рита вздохнула, поставила кружку в посудомойку и вернулась в свою комнату. «Так и быть, устрою вечер воспоминаний». Подошла к шкафу, открыла дверцу, долго рылась в глубине и извлекла из него папку. Ласково провела рукой по веселым серым медвежатам, улыбнулась. «Чудесные годы юности».
Щелкнув выключателем, погасила верхний свет, оставила лишь настольную лампу, с ногами забралась на диван. Мишки с папки призывно улыбались — открой папку, это не страшно. Рита положила папку на колени, медлила. В тишине комнаты громко щелкнула кнопка клапана. Первой она извлекла большую нотную тетрадь. В ней двадцатилетняя Рита вела свой дневник.
Пролистала несколько страниц, зажала разворот, пробежала глазами — строчки шли косо.
«Мы ходим разными тропами, они разводят нас, уводят в сторону друг от друга. Неужели никогда моя тропа не ляжет параллельно твоей, не побежит с ней рядом? Но когда между тропами истончится, сгладится последняя тонкая преграда, я встречу тебя, ты встретишь меня. Мы возьмемся за руки и пойдем вместе по жизни, одной нашей тропой».
Захлопнула тетрадь. Этот дневник свидетель самых горьких моментов. Всех обид, всей горести, что со слезами она выплескивала на эти страницы. Нет, читать боль и обиду двадцатилетней девочки не хотелось.
От неловкого движения папка начала съезжать с колен. Рита попыталась подхватить беглянку, но неудачно. На пол посыпались вкладыши от жвачки Love is…. Легкие, невесомые фантики, падали на пол, вызывая новые воспоминания.
Лето, мне двадцать пять лет. Мы познакомились с ним в магазине. Он спросил меня, какой аромат я бы посоветовала симпатичному одинокому мужчине. Я посмотрела в его карие глаза, мой приемник уловил волну.
4
С ним всегда было легко.
— Отстань, что за глупости?!
— Ну, Рита, ну давай, читай, — дурачился он.
— Мы взрослые люди, Ромка.
— Вы подтверждаете, что это девушка взрослая? — неожиданно он разворачивается и обращается к мимо проходящей женщине, подставляя для ответа зажатый в руке воображаемый микрофон.
Она удивленно переводит озадаченный взгляд с него на меня.
— Прошу прощения, я и сам знаю ответ. — Он извиняется, делает шутовской дурашливый поклон.
Женщина, крутит пальцем у виска и идет своей дорогой.
Мы смотрим друг на друга и начинаем смеяться.
— Тогда я читаю первый, — поняв, что правила игры приняты, развернул он свою жвачку. — Любовь это… придумывать друг другу веселые прозвища. Ты мой зайчик, я твой Зай, — целует меня, — теперь ты.
— Любовь это… быть Венди для своего Питера Пэна, — читаю свой вкладыш. — Вот так вот, Венди, а не зайчик.
Идем, держимся за руки, придумываем новые прозвища, смеемся до слез. Это было счастье.
Рита вытащила из-под себя затекшие ноги, потянулась. С Ромкой было здорово не только смеяться. Вспоминая, закрыла глаза.
Подходим к моему дому, я роюсь в сумочке, ищу ключи. Он зарывается лицом в мои волосы, целует в шею, ниже в ключицу. Заходим в подъезд, привлекает к себе, целует в губы. Я пячусь спиной вверх по лестнице, догоняя меня губами, шаг в шаг он идет за мной следом.
Не помню, как входим в квартиру, кружится голова. Знаю, мы дома одни. Прижимаюсь к нему и целую, целую. Мне мало. Хочу больше. Каждое его прикосновение отзывается томлением, влечением. Убираю последние преграды. Кожа к коже, губы к губам, ничего не слышу. Ощущаю только его вкус, его силу. Эту сладость, исходившую от него волнами по моему телу. Мое желание, его терпение, мою готовность, его уверенность. Нашу гармонию, нашу волну. Подъем и падение, но не боль, а экстаз, от места соприкосновения, по животу, бедрам, до кончиков пальцев ног, до хриплого стона и вздоха взахлеб, ощущая всю себя,
