Кэй Мортинсен - Подари мне горы!

— Великолепный! — ответил он и откусил от ломтя пирога с малиной. — А твой хлеб — вообще объеденье.

— Рада, что тебе понравилось.

— Ну, а теперь мне пора, — сказан он и положил на стол салфетку. — Извини… Хочу просто прогуляться.

Переобувшись в походные сапоги, Бардалф закинул за спину небольшой рюкзак и направился к выходу. Нет, они с Дженнифер никогда не смогут жить в одном доме, стучало у него в голове. У них разные среды обитания. Так или иначе он должен расстаться с ней. Прежде чем совершит нечто, о чем будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

И вообще: зачем он приехал в Монтроз? Возможно, это просто его очередная ошибка в жизни.

Распахнув наружную дверь, Бардалф ступил на порог и через минуту уже бодро шагал в направлении к плато Анкомпагре.

Прошло всего три часа с того момента, как он покинул «Монтрозский угол», а его мысли, все мироощущение уже резко изменились, и его сердце пело песню радости. Он вновь, как в годы отрочества и ранней юности, был наедине с первозданной и вечно живой природой!

Над Анкомпагре только что отбушевала гроза. Когда она налетела, Бардалф уже успел подняться на плато и укрыться в знакомой выемке под скалой. Ветер и ливень вырвались из-за горных вершин гигантским вертящимся волчком и внезапно обрушились на сухую каменистую почву. Под рокот грома над долинами, ущельями и затерявшимися среди лесов одинокими домиками обильно расплескивалась драгоценная влага, все видимое пространство яростно опутывалось взъерошенными космами молний…

Когда гроза закончилась, Бардалф взобрался до половины пика Анкомпагре и оттуда залюбовался распахнутым, вымытым простором неба, живописными долинами и зелеными холмами земли, и вдруг при виде этой неумирающей красоты его охватила необыкновенная радость, и он почувствовал себя бесконечно счастливым от осознания своей живой, хотя и краткой принадлежности к этому вечному миру.

Бардалф закрыл глаза, и почти в тот же миг неожиданная мысль пронзила его мозг: Монтроз и прилегающие к нему окрестности могли бы стать местом, где ему, возможно, следовало бы обосноваться, пустить корни. Видения будущего тотчас стали приближаться, обступать его со всех сторон убаюкивающей, призрачной дымкой, и через минуту он уже четко представлял себе, как выращивает вокруг собственного дома лекарственные травы, а в специальной пристройке разводит кур и поросят. Но все это вскоре исчезло так же внезапно, как и появилось. Бардалф вскочил и начал стремительный спуск в долину, решив заглянуть в отель «Уилсон-Мэйс» и что-нибудь выпить для бодрости в баре.

Я смог бы здесь прижиться и жить, как молитву, твердил он про себя прицепившуюся к нему фразу, все ниже и ниже спускаясь с пика Анкомпагре. Но я ни в коем случае не допущу, чтобы мой новый образ жизни превратил меня в полусонного обывателя, не интересующегося ничем, кроме своих исцеляющих травинок и вечно хрюкающих поросят.

Пиво в баре оказалось великолепным. Пожалуй, великолепнее, чем женщины. Они узнали его и замахали подкрашенными ресницами в надежде, что и он узнает их и вместе они вспомнят, как робко обнимались и целовались, когда были подростками. Он кивнул им и поднял стакан в знак приветствия. Но не подсел. Предпочел одиночество.

Когда этот волк-одиночка вышел из отеля и продолжил путь к «Монтрозскому углу», на его губах блуждала легкая усмешка. Он не подсел в баре даже к грудастым дочерям хозяина отеля, хотя они и выказывали ему всяческие знаки внимания. Бардалф просто-напросто ничего не чувствовал к ним — ни физического желания, ни любопытства, ни даже обычного интереса.

Зато, отойдя уже на порядочное расстояние от отеля, он стал невольно думать о Дженнифер. О ее спокойной красоте. О глазах небесно-голубого цвета. О пухлых, мягких губах, которые он хотел поцеловать. О ее теле соблазнительной сирены и… о ее ангельской невинности.

Дженнифер была одинокой женщиной. И неповторимой. Загадочно-страстной. Но не ищущей, а ждущей своего рыцаря, который помог бы ей, как набухшему бутону, раскрыться перед миром во всем своем обаянии и красоте.

Бардалф хотел стать этим рыцарем. Хотя он и понимал, что не мог дать ей того, о чем она мечтала. А мечтала эта уникальная женщина о том же, о чем мечтает большинство обыкновенных представительниц ее пола: о семье и хорошей работе, мечтала родить и воспитать еще двух-трех детей и… научиться управлять машиной.

Спустя час уже стемнело, но он не спешил завершать свою прогулку. По знакомой тропинке Бардалф свернул в лес и, пройдя с полмили, остановился на просторной поляне, чтобы, как в отроческие годы, опять полюбоваться звездным куполом неба.

5

В «Монтрозский угол» он тихонько прошмыгнул лишь после полуночи.

Дженнифер волновалась за Бардалфа весь вечер и никак не могла заснуть. Она успокоилась только после того, когда наконец услышала осторожный скрип наружной двери. Да, это был он.

Накинув голубой халат на коротенькую ночную рубашку, она сердито завязала пояс и подошла к лестнице. Сверху она увидела, как темная фигура Бардалфа, крадучись, пересекла прихожую и юркнула в дверь гостиной. Осторожно Дженнифер спустилась по лестнице на первый этаж и тихонько, стараясь не шуметь, зашла туда же.

Мужчина стоял к ней спиной у окна, и она с трудом разглядела его в бледном свете, просачивающемся сквозь тонкие шторы. Казалось, он к чему-то прислушивался, будто заново знакомился с домом, в котором когда-то жил.

Интуиция подсказывала ей, что Бардалф, должно быть, перелистывал сейчас в своей памяти не самые приятные страницы. Ее охватил тревожный озноб.

— Бардалф, — тихо окликнула она.

Его тело дернулось. Он не слышал, как она подошла к нему сзади и остановилась рядом с ним. Когда мужчина повернулся к ней, Дженнифер увидела холодные, острые глаза, которые пронзили ее, как пули.

— Оставь меня! Я хочу побыть один, — бросил он ей и направился к камину.

Подойдя к поленнице аккуратно сложенных дров, Бардалф взял сверху одно полено и принюхался к его смолянистому запаху. Затем положил его обратно и уставился на языки пламени, весело танцевавшие на обуглившихся дровах.

Дженнифер глубоко вздохнула. Она знала, о чем сейчас думал Бардалф. В те годы он колол дрова в любую погоду и никогда никому не жаловался, не убегал к своей матери, которая большую часть дней и ночей пребывала в блаженном неведении о положении в доме ее сына, создавая очередные пейзажные шедевры.

Дженнифер не понимала, почему Бардалф переносил свои страдания в одиночестве, почему не посвящал в них Арабеллу.

— Эти дрова я колола сама, — кивнув на поленницу, сказала она, чтобы как-то разрядить сгустившуюся атмосферу в гостиной. — За годы одинокого ведения хозяйства в особняке я вполне сносно научилась пользоваться топором.