Лина Серебрякова - Три года ты мне снилась

Клим досадливо отмахнулся.

— Не знаю. Посмотрю.

Но сосед не отступал.

— Под этим делом не начудишь чего? — он щелкнул себя по горлу.

— Не волнуйся.

Клим кивком дал понять, что понял его, но сейчас не до этого.

Нечто уже привлекло его внимание. Сигнал, сигнал. Предчувствие стало обретать силу уверенности.

Сосед между тем разговорился:

— Я тебе честно скажу, когда супруги нет дома, я, как говорится, сам не свой. Однажды сбежал от нее в дом отдыха, давно еще, по молодости. Не умею себя занять, мотаюсь из угла в угол, а то к друзьям пойду, лишь бы одному не быть. Боюсь одиночества, не ручаюсь за себя. Недавно остался один на даче, красота вроде, работы много...

Но Клим уже не слушал его. Знакомый шорох стальных опилок в ушах заставил подобраться, как перед прыжком, он привстал, осматриваясь по сторонам.

— Что происходит?

— Где? — Сосед тоже начал озираться.

— Здесь, сейчас... что-то случится. Что? С кем? Надо успеть! — Поезд грохотал по мосту, внизу голубела вода, вдали показалась старая колокольня. Клим заметался. — Поезд! Остановите поезд! Где стоп-кран? Где связь с машинистом?

Распахнув дверь купе, он рванулся по коридору. Люди в растерянности расступались перед ним.

— Остановите поезд! Срочно! Остановите поезд! — И бросился в конец коридора к стоп-крану.

Но тут соседка с истошным криком намертво вцепилась в него.

— Держите его! Он сумасшедший! Люди! Я его знаю! Сюда! Спасите!

Ей удалось своей массой замедлить его бег. На крик сбежались со всех купе, навалились, подмяли и чуть не раздавили упавшего Клима. Держали и впрямь как сумасшедшего, изо всех сил, напуганные его яростным порывом.

А колеса уже грохотали по мосту, мелькали арочные опоры, парень-кавказец в общей суматохе вскочил поверх груды тел, и только босс невозмутимо смотрел от своей двери, скрестив на груди мощные руки.

— Помогите, — хрипел Клим, — помогите же!

Этот зов ушел в пространство, в высокое чистое небо. Там возникли два узких луча света и быстро заскользили вниз, туда, где сидела, не помня себя, Ирина. Ветерок по-прежнему трепал подол ее платья, волосы, разносил по округе аромат ананаса из сумки.

«...Хочешь уйти? — спросил один, и вся ее боль стихла, стало легко и бесчувственно. — Хочешь? Без сожалений, мгновенно, взлететь и исчезнуть в пространстве, свободно, легко... — Голос звучал внутри нее, и мягкая прохлада уже овевала щеки.

Она слушала этот голос, освобождаясь от тяжких мук, и уже готова была согласиться с ним, когда послышался иной призыв, шедший как бы из глубины ее существа:

— Жить, жить, жить...

А поезд уже катил с моста, и машинист сотрясал гудками окрестность. Эта женщина на рельсах, казалось, ничего не слышит!

«Жить, жить, жить», — билось в ушах Ирины, и вдруг она увидела свою дочь, свою Киску, повзрослевшую, с ребенком на руках, на фоне незнакомой стены с двумя яркими тарелочками.

— Жить! — вскрикнула Ирина.

Сознание вспыхнуло мгновенно.

Под налетающим со свистом и воем, отчаявшимся разбудить ее локомотивом, она, вскинув руки, покатилась вниз по насыпи в бурьян, вместе с сумкой, яблоками и ананасом.

Машинист, высунув голову, свирепо кричал ей что-то, с удовлетворением наблюдая нелепые кувыркания сумасшедшей тетки вниз в кювет.

Поезд понесся дальше.

Еще поблескивали вдали сигнальные огни, а в бурьяне под косогором под сочувствующими взглядами ворон, смотревших вниз то одним глазом, то другим, началась очистительная истерика Ирины. Она рыдала так отчаянно, что временами даже вороны не выдерживали, взлетали и вновь садились на край насыпи.

Наконец все стихло. Ирина села, огляделась. Поезд давно скрылся, и только зрачок семафора краснел издали.

Потирая ушибленную ногу, она поднялась. Постояла, глубоко дыша, с наслаждением осматриваясь вокруг.

— Мама! Я справилась, мама! Я жива!

Теперь пришлось собирать по косогору подарки. Ах, как замечательно! Все ушло. Как это получилось? О, она запомнит эти минуты, голоса, картинку. Что это было?

Летний день жил своей тихой светлой жизнью. На знакомое бревно, которое давно облюбовала Ирина, села бабочка, медленно раскрывая и закрывая шоколадные крылья с голубым кружком.

Ирина прикрыла глаза.

Глубокое спокойствие омывало сердце.

Тем временем пассажиры настороженно следили за Климом.

— Может, врача вызвать? Или милицию? Да не похож на пьяного-то. В тельняшке. Эй, моряк, что случилось-то? Больше не шути так. А почему поезд ревел, как на пожаре? Ладно, все. Проехали.

Двери купе загремели, пассажиры разбрелись готовиться к окончанию путешествия, которое чуть было не омрачилось странным происшествием. Видя, что Клим больше никуда не рвется, расступились и самые активные. Возле него остались лишь соседка да двое-трое особо бдительных, а может просто любопытных попутчиков.

Тяжело дыша, он полусидел поперек коридора. Ворот рубашки был надорван, на щеке багровела ссадина.

Соседка же, гордая тем, что спасла состав от катастрофы, насмешливо бросала ему, возвышаясь горой над поверженным противником:

— Ты буйный. Тебя жена выгнала. Знаем мы таких. Бродяга, алиментщик. Ишь чего учудил!

Но в голосе ее не было прежней уверенности. И вообще, весь ее пыл почему-то угас, и больше не хотелось ни браниться, ни торжествовать.

Потому что лицо его было светло и спокойно. Глаза смотрели перед собой, и в них было нечто такое, что мальчишка-кавказец, заглянув в них, изумленно оглянулся на босса.

— Э-э... кто это, э?!

И могучий босс, весь в черном, легко откачнулся от косяка своего купе, сделал два пружинящих шага, протянул руку Климу, помог подняться и даже отряхнул пару раз от пыли.

— Вставай, дорогой. Отдохни...

8

Клим поразился, как изменилась Москва с тех пор как он гостил здесь лет девять назад у друга по училищу. Теперь она мало чем отличалась от крупных европейских городов, в которых он успел побывать за годы плавания.

Управление Северного речного порта находилось на Химкинском водохранилище. К административному корпусу следовало пройти от метро или подъехать на троллейбусе и пересечь ухоженный лесопарк, за деревьями которого разглядеть его можно было не сразу. Над современным, но уже слегка устаревшим за свои пятнадцать лет красивым пятиэтажным зданием, разделенным на две половины полувинтовыми лестничными переходами, развевался флаг речного флота, а внизу, снаружи, сразу у входа чернели два настоящих морских якоря.

Клим усмехнулся. Речники берегут свою заслуженную славу, но втайне склоняются перед морским флотом. Это ясно.