Бернет Воль - Холодный ветер в августе

Огромным усилием воли он прогнал это видение. Это была ужасная мысль, пугающая. Она опустошила его, заставила его ощутить себя беспомощным, истощенным, убитым. Однако как только страх утих, как только его руки отпустили ручки кресла, он почувствовал, как едва уловимо, очень слабо в нем шевельнулась гордость. И любопытство. Сейчас он попытался поспокойнее покопаться в памяти — не дерзко, а осторожно, тайно, лишь слегка приоткрывая эту поспешно захлопнувшуюся дверь.

Он понял, что это будет его величайшей тайной. Как бы ему ни хотелось, он никогда не будет это обсуждать. Это было слишком, слишком…

«Девчонка». Именно это слово вертелось у него в голове. Смешное слово, детское слово. Оно ему не нравилось. И все-таки… «Девчонка». И хватит — он не хотел думать об этом. Но он не мог перестать думать об этом. Воспоминания вновь возвращались. Вдруг он обнаружил, что снова поглощен ими. И снова застонал, стиснув зубы.

Он хотел быть… сделать… Он едва мог произнести это даже в мыслях. Он хотел… Хотел быть хорошим для нее! Он хотел… хотел дать ей.

Что?

Дать ей, заставить ее почувствовать…

— У, сукин сын! — прорычал он в пустоту сумерек. — Сукин сын, ублюдок! — и сильно ударил кулаком по ручке кресла.

Неожиданно ему захотелось закричать. Он чувствовал, как в горле и во всех его членах накапливается напряжение. Осторожно, боясь звука, который раздастся в маленькой цокольной комнате, он издал низкий, сдавленный вопль:

— А-а-ахрр!

Затем громче:

— А-а-ахрр! — Это было лучше. Он засмеялся. Боже, какой он голодный! Он оставит старику записку. Как ему хотелось, чтобы уже было семь часов! Часы на полке сказали — шесть. Как ему хотелось быть наверху. Боже, как ему хотелось этого. Он просто заболел этим желанием. Все вокруг было таким уродливым, таким ничтожным, таким никуда не годным. Но она сказала — в семь. Он примет душ, наденет свои лучшие брюки, чистую рубашку и пиджак. Мысль о переодевании была дельной. Но сначала он напишет записку старику.

«Дорогой папа», — начал он писать и скомкал бумагу. «Дорогая борода», — написал он, ухмыляясь. «Борода» — это прозвище отцовских усов, его baffi. «Дорогая борода, я наверху, в 4-Б, ужинаю с мадонной». Зачеркнул последнее слово. «Ужинаю с той леди с кондиционером. Весьма спешная работа. Ха! Не звони мне. Я тебе позвоню». Подписался: «Пинно».

Отца это рассмешит. Он подпрыгнул и ухватился за притолоку, быстро подтянулся двенадцать раз и потопал, напевая, в душ.

5

Джули Франц в напряжении выжидал, когда можно будет выехать на Меррит-паркуэй из боковой улицы. Большой, усталый и весьма серьезный лосось готовился прыгнуть вверх по течению. Теплый, приятно пахнувший пластиком салон его серебристо-серого автомобиля с откидным верхом угнетал его, и хотя перед тем, как сесть в машину, он забросил туда свою дорожную сумку, туфли и клюшку для гольфа, в салоне оставалось все еще слишком много места, слишком много.

Мне бы следовало… подумал он, а затем прервал свои размышления весьма надолго, чтобы успеть занять случайную щель в потоке фар. Мне бы следовало завести собаку. У друзей, к которым он ездил на уик-энд, была собака, керри-блю-терьер по кличке Рори, который при первой встрече показался Джули крайне загадочным. Я так и не смог разобраться в этой проклятой штучке, подумал Джули, смеясь над собой, даже не смог как следует рассмотреть его морду, скрытую под шерстью. Потом из-под кудряшек показались нежный розовый язык, мокрый нос и яркие приветливые глаза. Все это произвело на Джули впечатление маленького, но острого откровения.

Хорошая собака, подумал он, уже представив себя хозяином пса и ощутив его привязанность. Но кто бы стал о ней заботиться?

Айрис. Она могла бы заботиться о собаке, кормить ее, гулять с ней. Это было бы хоть какое-то занятие для нее. Это было бы также — и это самое важное — нечто объединяющее их, нечто живое, вот что. Они могли бы сидеть и смотреть на эту чертову собаку или вместе выгуливать ее. Это было бы забавно. Почти как если бы у них был ребенок.

Непроизвольно он снял ногу у акселератора, потом вновь набрал скорость. Мысль о ребенке была не из лучших. К счастью, v друзей, к которым он ездил на уик-энд, не было детей. На самом деле, если бы у них были дети, он бы не принял их приглашения. Присутствие чужих детей заставляло его чувствовать себя так неуютно — практически виноватым — что он научился уклоняться от таких встреч.

Нет, напомнил он себе, ему нечего стыдиться. Он любит их, он звонит им, он водит их в кино, а деньги, которые он тратит на них — не будем даже говорить об этом, сказал он себе. Забудь это, даже не говори об этом.

Но развод — это его рук дело. Он признает это, почему бы и нет? За три года, прошедших с тех пор, как это произошло, самые болезненные воспоминания притупились, но его жена, Минна, — бывшая жена, напомнил он себе, — в глазах закона и в его собственных глазах все еще было «потерпевшей стороной». Она бы жила с ним вечно, скорее выбрав головную боль, скуку, раздражение, чем полное разрушение своей жизни.

И, конечно, развод, когда он произошел, оказался куда менее болезненным, чем она себе представляла. У нее была хорошая квартира, друзья, дети, летний домик, возлюбленные. Джули засмеялся. Она казалась более веселой, более хорошенькой и счастливой, чем была на протяжении тех четырнадцати лет, которые он ее знал.

Но дети… Он покачал головой. Если честно взглянуть на это, они в действительности не нуждаются в нем. Именно это и ранит больше всего. Ну что тут поделаешь? — подумал он. Что тут можно сделать? Таковы дети. Неужели я, продолжил он, диалог с каким-то воображаемым судьей, неужели я так же наплевательски относился к своему отцу, когда я был в их возрасте? Позже — возможно. Когда подрос и обнаружил, какая сложная это штука — жизнь. Но тогда?

Что тут можно сделать? Он вздохнул, перестроился в крайний ряд и нажал на акселератор. Кто в моем возрасте ездит на спортивном автомобиле? Эта мысль была такой нелепой, что он улыбнулся.

Сразу же он начал фантазировать, как расскажет об этом Айрис. И тут же услышал свой голос: ты знаешь, я ехал по Меррит-паркуэй, было весьма поздно, и вдруг я сказал себе — кому в моем возрасте нужен этот чертов спортивный автомобиль? Как тебе это нравится? Может быть, я старею, кто знает? Айрис, конечно, засмеется и ответит с тем присущим ей лукавством, которое придает такую пикантность даже обычным разговорам:

— Ты? Стареешь? О, дружище!

А может быть, она и ничего не скажет, подумал он безжалостно. Она могла себе это позволить.

Сука, подумал он. Иногда она приводила его в такое бешенство, что ему хотелось врезать ей в челюсть. Но — и этого не отнимешь — у нее был класс. Это приходится признать. Безусловно, она занималась стриптизом. И преуспела в этом. Успех. Конечно, она прошла трудный путь. В лей было больше этого проклятого класса и больше этой проклятой наглости, чем в любой женщине, которую он когда-либо знал.