Глория Даймонд - Хозяйка сердца

Джон долго не отвечал, рассматривая Одри потемневшими глазами, словно надеялся найти ответ в ее глазах.

— Наверное, потому, что «Буревестник» стал частью меня, — медленно произнес он, не отводя взгляда. Протянув руку, он взял девушку за подбородок. — Ибо, полюбив эту гордую птицу, плывущую в лунном свете, уже трудно расстаться с ней.

Одри оцепенела, испуганная тем, как запылало лицо от жара его пальцев. Еще немного — и она потеряет контроль над собой. Ее захлестывала неудержимая, как половодье, страсть.

Благоговение, с которым Джон относился к старому отелю, к красоте здешней природы, к легендам, связанным с «Буревестником», — все это каким-то образом слилось воедино с растущим в Одри чувством.

Но между мною и этим человеком нет ничего похожего на физическое влечение. Нас связывает некое эмоциональное начало двух творческих натур. Да, Джон любит и понимает краски и цвет, изящество форм, не равнодушен к редким и неожиданным проявлениям красоты в природе. Схожесть интересов не имеет ничего общего с сексом. Так почему же… почему так сладко забилось сердце, когда Джон прикоснулся ко мне?

Словно в тумане девушка увидела склонившееся над ней лицо Джона. Внезапно небольшое пространство плоского участка крыши, которое они делили друг с другом, показалось Одри опасно тесным. Она вжалась в стену, не в силах даже вздохнуть. Прикосновения Джона были мягкими и нежными. С одной стороны, Одри было приятно, с другой— она чувствовала какую-то смутную тревогу.

Когда Джон провел большим пальцем по щеке Одри, кожа запылала, а когда очертил рисунок губ, девушка с трудом подавила желание облизнуть их, такими сухими они вдруг стали. Потом он коснулся шеи…

— Джон, не надо, — мягко попросила она, боясь нарушить очарование ночи. — Я не могу… мы не должны…

Будто не слыша, он привлек ее к себе, загородив от лунного света. Ноги Одри скользнули по гладкой крыше, и ступни оказались за карнизом.

Она испуганно вцепилась в плечи Джона.

— Не бойся, — с веселой хрипотцой шепнул он. — Расслабься. Я не собираюсь сбрасывать тебя с крыши.

Но Одри уже как бы падала в непроглядную бездну, что разверзлась под ногами. Сердце бешено колотилось.

— Я боюсь, как бы не упала камера, — сдавленно сказала она, презирая себя за малодушие, ведь боялась-то она совсем другого. — Надо бы снять еще несколько кадров.

Джон приник к ней и уверенно овладел ее ртом. Его губы… Какие они удивительно теплые и нежные. Исходящий от них аромат вина смешивался с жарким дыханием, и от этой пьянящей смеси у Одри внезапно приятно закружилась голова.

— О нет, не надо… — не узнавая собственного голоса, пролепетала она, но Джон и не думал выпускать ее. Ответив глубоким громким вздохом, он прижал ее к себе, как самую дорогую вещь на свете.

— Я хочу тебя. — Он чуть приподнял голову и глаза его блестели в лунном свете. — И ты не можешь не чувствовать этого.

— Нет, — прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь. — Нет.

— Да. — Он приподнял ее, и Одри оказалась в его руках, словно в колыбели. Или же как в темнице? Не стоило даже и пробовать освободиться.

Она утонула в полном страсти взгляде Джона. Лунный свет бросал загадочные тени на его лицо с правильными чертами, возбуждающе отливал синевой в волосах, делая этого человека похожим на обаятельного, но опасного ангела ночи. Он положил ладонь ей на грудь. Видимо, биение сердца выдало Одри, потому что она услышала:

— Ну вот, ты тоже хочешь меня…

Как объяснить ему, что ее сердце колотится не от желания, а от страха?

Она закрыла глаза, стараясь справиться с сердцебиением, которое набирало темп с каждым движением руки Джона. Он был безжалостен, разжигая очаги огня по всему ее телу, — у нее пылали лицо, шея, грудь. Содрогнувшись, она выгнула спину, подавшись навстречу, когда рука Джона проникла под свитер.

Он нетерпеливо стянул его и, коснувшись губами сосков, опалил их нежным и жгучим пламенем. Одри вскрикнула. Это было выше ее сил. Незнакомое ощущение пронзило ее до мозга костей, вызывая желание отдаться воле чувств.

Но этого нельзя допустить. Она попыталась высвободиться, прежде чем окончательно потеряет контроль над собой. Неловко барахтаясь, она задела стоящую рядом полупустую бутылку, которая упала и покатилась к карнизу.

— Ой! — громко вскрикнула Одри.

Оба замерли, а через секунду до них донесся звонкий в тихой ночи шлепок разбившегося стекла. Одри растерянно уставилась на Джона, чувствуя, как глаза заплывают слезами.

— Это всего лишь стекло, — сказал он с досадой. — И не пытайся увидеть в разбитой бутылке дурную примету.

Но ведь это в самом деле недобрый знак, подумала Одри, не в силах сдержать слезы. В этих местах все приобретает какой-то особый, чаще зловещий, смысл.

Джон с силой сжал ее плечи.

— Не плачь, черт с ней, с этой проклятой стекляшкой. Ты слышишь меня? Она ровно ничего не значит.

— А вот и значит, — буркнула Одри, высвобождаясь из объятий и натягивая свитер. — Это значит, что мне угрожает опасность. — Встав на колени и дрожа всем телом, она взглянула Джону в лицо. — И опасность эта исходит от тебя.

— Опасность! — У него заходили желваки, и Джон удивленно развел руками. — Господи! Да неужели ты хоть на секунду вообразила, что я могу обидеть тебя?

— Я не вообразила, я знаю.

Он уставился на Одри долгим немигающим взглядом, но не стал возражать. У нее сжалось сердце. Она понимала, что его молчание — косвенное признание ее правоты. И ясно, что ответить ему нечего.

— Тогда иди, — ровным невыразительным голосом сказал Джон. — Уходи, пока я и в самом деле чего-нибудь не натворил.

Джон шел по набережной к участку, на котором находился центр Пейтона, и размышлял, какого черта ему там надо. Он все еще не мог окончательно решить, стоит ли приобретать этот захудалый торговый центр. Пусть все здесь дышит очарованием старой Джорджии, но от инвестиций в этот кусок заболоченной земли пахнет такой гнилью, что чувствуется за десять миль. Когда-то здесь были пеликаньи гнездовья.

Хватило бы и самых несущественных предлогов, чтобы отказаться от этой сделки. Парковка расположена хуже некуда, вокруг кишат крысы, четверть площади, предлагавшейся на продажу, занимают никуда не годные постройки, а половина оставшейся замусорена так, что не уступит городской свалке.

Но существовали и более серьезные проблемы. Участок расположен слишком близко к воде, что опасно в районах, на которые порой налетал ураган. Извилистый дощатый настил набережной еще выстоит под ударом урагана средней силы, но стоит тут пройтись стихии в пять баллов, и весь этот район превратится в гигантскую свалку дров для растопки. Впрочем, это-то как раз может пойти только на пользу.