Виктория Васильева - Обретение счастья

Катя напоминала своей научной руководительнице ее собственную юность. То же безудержное усердие, такое же стремление утвердиться «доступными» средствами. Девушка почти не употребляла косметики и приходила на работу, как правило, в джинсовом платье, явно еще студенческом.

«Ничего, придет и твое время», — иногда думала Ольга Васильевна, наблюдая за Катей.

Зазвонил телефон.

— Алло, — Ольга сняла трубку. — Да, это я. Что? Нет никого? Позвони попозже еще раз. Не волнуйся. Да… К тебе? Чуть погодя, ладно?

Часы показывали половину одиннадцатого. По словам мужа, падчерица домой так и не пришла.

«Что могло случиться? Уж не увез ли Захаров ее в Питер?» — подумала Ольга, и от этой мысли холодок подкрался к сердцу.

Неужели Маша не только заняла ее, Ольгино, место в жизни Алексея, но и все приятные памятные приметы их любви как бы по «наследству» перенесены на новые отношения?

Бордовые розы, пустынные, гулкие улицы Петроградской стороны, осенние листья…

Одним утром их ленинградской безмятежной недели Алексей принес целую груду разноцветных осенних листьев и разбудил их шорохом еще спавшую Ольгу. Она очнулась от живого властного движения этих детищ кленов, каштанов и берез, уже ненужных деревьям, но прекрасных, как последние теплые дни осени.

Девушка открыла глаза и увидела, что на подушку, на ее разметавшиеся волосы, на голые плечи и грудь слетает листопад, неожиданно ласковый и трепетный.

А потом Ольга и Алексей были вместе среди листьев, ставших такими же горячими, как их тела.

Листья переплетались черешками в фантастические сочетания; тихонько шурша, падали на пол и устало затихали.

«Неужели он повез Машу в Питер?» — эта мысль становилась неотступной.

Ольга ходила взад-вперед по лаборатории, ощущая мучительную пустоту в каждой клеточке своего тела. Во рту было так сухо, что, казалось, невозможно проглотить горький ком, застрявший в горле.

«Он никогда не любил меня. Я была только звеном в цепи его красивеньких амурных историй с купаниями под звездным небом, белыми ночами и постельными листопадами, — мысли одна ужаснее другой возникали в голове. — Неужели я на самом деле все еще его люблю? Почему меня так волнует его личная жизнь? Почему мне не безразлично, как он живет?»

Ответа Ольга не находила. Отсутствующим взглядом она смотрела на разворот журнала лабораторных исследований, но сухие цифры не сопоставлялись. Так же, как не стыковались в сознании две неравные части ее жизни. Две, как она считала, любви.

— Ольга Васильевна, вы такая бледная… Вы хорошо себя чувствуете? — спросила Катя.

— Не слишком, Катюша… Должно быть, давление.

— Может быть, заварить кофе?

— Да, пожалуй…

Принимать пищу в лаборатории строго воспрещалось, и запрет этот неукоснительно старалась соблюдать прежде всего сама Ольга, когда-то получившая слабое, к счастью, отравление вследствие такого нарушения.

Но сегодня ей стало безразлично почти все. Столько лет она пыталась забыть его, но вместе с ним, вместо него забывала себя, становилась бесплотной тенью того существа, которое было одновременно ими обоими.

Столько лет она не видела его и уже была уверена, что пронзительное чувство единения ушло навсегда. Рана затянулась, сквозняк исчез.

Но стоило увидеть эти глаза, эти волосы, эти розы…

«Нет, не может быть… Не должно быть», — словно молитву, мысленно произносила жена академика.

Буднично зазвонил телефон. Катюша взглянула на начальницу и, угадав, что та звонком не интересуется, через всю лабораторию пошла к аппарату.

Ольга глотала обжигающий крепкий кофе и не желала что-либо слышать или видеть.

— Алло… Да, лаборатория органического окисления. Да… Ольгу Васильевну? Одну минуточку. Ольга Васильевна, вас!

— Сейчас подойду.

Ольга с заметным усилием встала и подошла к телефону.

— Алло.

В трубке молчали.

— Алло. Говорите…

И тут она четко расслышала голос, зазвучавший, казалось, из иного мира.

— Ольга, это ты?

— С кем я говорю? — она узнала этот голос, но не поверила сама себе, своей памяти.

— Да, ты давно не разговаривала со мной по телефону… Это Алексей, Оля… Алло… Алло…

«Боже, как он смог, как у него хватило дерзости позвонить после ночи, проведенной с Машей? Неужели это у него в порядке вещей? Впрочем, мне должно быть безразлично. Меня это не интересует».

— Да, Алексей, я слушаю тебя, — она слушала его, но собственный голос не слушался хозяйки, звучал сдавленно и глухо.

— Я тоже с трудом узнал твой голос, Оля… Столько лет прошло.

— Алексей, говори по делу. Что тебя заставило позвонить?

— Понимаешь, вчера… Я не знал. Прости.

— Ах, ты хочешь попросить у меня прощения? За что? За уроненные щетки?

— Оля, ты меня не дослушала! Столько всего произошло со вчерашнего дня. Мне нужно с тобой поговорить.

— Я слушаю тебя, говори.

— Нет, я должен тебя увидеть.

— Это не имеет смысла, — произнесла Ольга, взглянув на собственное отображение в зеркале.

Сегодня она не в состоянии с ним встречаться. «Сегодня», — она удивилась этому слову.

— Почему ты молчишь… Алло… Алло… Мне нужно с тобой поговорить.

— А мне не нужно.

— Ольга… Оля…

Трубка устало опустилась на рычаг.

«Боже мой, что я наделала? — вдруг осознала Ольга. — Я ведь столько лет ждала этого звонка, я ведь мечтала, что он позвонит. И вдруг…».

Телефон, словно вняв ее мыслям, снова залился звонком. Ольга схватила трубку.

— Алло, это ты? — взволнованно спросила она.

— Конечно, я, Оленька, — раздался голос Растегаева, чужой и далекий. — Я дозвонился домой. Маша вернулась и утверждает, что ночевала у подруги.

— Видишь, все хорошо, — едва выговорила Ольга.

— Так что не волнуйся. Целую.

— Пока.

В трубке, которую Ольга Васильевна все еще сжимала в руке, звучали короткие гулки надрывные, как всхлипы.

«Итак. Захаров проводил Машу домой и тут же позвонил ей, Ольге… Возможно, он даже номер телефона выспросил у падчерицы. Говорил, кажется, из автомата: звук был гулкий. Неужели он позвонил из будки, расположенной рядом с домом, где живут Растегаевы? Неужели он стал настолько циничен? Как я в нем ошибалась…»

В который раз Ольга пыталась осмыслить старую истину о «злой любви» и о том, что «сердцу не прикажешь». Она, казалось бы, мудрая, опытная женщина в это утро была не в силах совладать со своими глупыми чувствами. Она заблудилась в них, как в дремучем лесу, полном бурелома. Заросли памяти, дебри души оказались непроходимы.