Дениз Робинс - Солнце сквозь снег

— А папа что, моется в ванной?

— Да.

— А ты тоже пойдешь в ванную?

— Да, дорогая, через минуту.

— А ты сегодня утром занята чем-нибудь или будешь с нами?

Люсия сцепила руки, хотя на губах у нее все еще каким-то чудом удерживалась улыбка.

— Я… да… я сегодня очень занята, милая моя… Либби съездит с вами за Бискит.

Джейн скорчила недовольную рожицу.

— А тогда ты после обеда побудешь с нами, да, мамочка? Мы тебя вчера весь день не видели.

Люсия облизнула сухие губы. Никогда в жизни ей не было так плохо. Она молчала, не в силах ничего ответить, глядя на свою маленькую дочку.

— Мама-пижама. А Либби говорит, что сегодня у нас будет пикник на реке. Ты тоже должна с нами пойти.

В этот момент Люсия Нортон страдала, как никогда в жизни. Джейн, сама того не зная, била ее в самое больное место. Потому что мама расставалась с ней — и не на день, не на неделю, а навсегда.

Люсия почувствовала, как вся кровь отхлынула от щек, ей стало трудно дышать. Она в отчаянии закрыла лицо руками. «Господи! — думала она. — Господи! Если это будет так невыносимо, как же я это переживу?»

Джейн, не замечая, что с мамой творится неладное, продолжала весело болтать. Бискит, их собака, которую дети обожали, на днях пошла охотиться и лапой попала в ловушку для кроликов, поэтому и оказалась у ветеринара — мистера Камбера. Барбара решила, что теперь надо гулять с Бискит на поводке. А она, Джейн, считает, что на поводке Бискит не понравится. А как мама думает? Пусть мама скажет Барбаре, чтобы она не брала Бискит на поводок.

Люсия слушала вполуха, едва понимая, о чем речь, пребывая в полном отчаянии, чувствуя, что еще минута — и она разрыдается прямо при ребенке. Она хотела уже попросить Джейн сбегать за Элизабет, но тут гувернантка сама вошла в комнату, и это спасло положение.

— Джейн, милочка, почему ты еще не одета? — строго и спокойно спросила она, переступая порог спальни Люсии.

Джейн обеими руками обняла мать за шею.

— Я просто разговаривала с мамой. Я сейчас оденусь, Либби. — Она кубарем скатилась с кровати и припустилась вскачь по коридору, вопя во весь голос — звала сестру.

Люсия попросила Элизабет задержаться. Гувернантка с тревогой покосилась на нее. Она слышала вчера голоса в спальне хозяйки и уже обо всем догадалась.

— Вы плохо выглядите, Люсия. Все в порядке?

— Нет, — ответила та едва слышно. — Мне так тяжело сейчас. Джейн хочет, чтобы я поехала с вами на пикник. Но… я ухожу к Чарльзу Грину. Мы с мужем разводимся. Я сегодня уезжаю. Навсегда. Уже ничего нельзя изменить. У меня просто сердце разрывается… но я ничего не могу сделать. Вам придется как-то сообщить об этом девочкам… придумайте что-нибудь. Что угодно. Скажите, например, что бабушка… то есть моя мать… что она заболела и я уехала ее проведать.

Элизабет с сомнением покачала головой:

— К чему вся эта ложь?

Люсия отвернулась и уткнулась лицом в подушку.

— Поздно идти на попятный. Прошу вас, не мучьте меня, поверьте, я и так уже измучена до крайности.

Элизабет вышла и закрыла дверь.

Люсия чувствовала, что держится из последних сил. Увидев Джейн, она расстроилась. Как та ее целовала, прижималась к ней, болтала о всякой милой ерунде… А как она просила мамочку поехать с ними на пикник! От всего этого у Люсии щемило сердце, у нее было такое ощущение, словно Чарльз тянет ее за одну руку, а дети — за другую, и она разрывается между ними. Да, видимо, так будет и впредь, после развода, а Гай станет безжалостно наблюдать за этим и указывать ей, что она получила то, что заслуживает, раз больше не хочет жить с ним под одной крышей.

Ее вдруг охватил панический страх. Чем быстрее она уедет из дома, тем будет легче, иначе она просто сойдет с ума. Надо попросить Либби увезти куда-нибудь детей, чтобы она их не видела и не слышала.

За стеной было тихо. Гай, наверное, уже ушел к себе. Люсия выскользнула из постели, набросила халат, вошла в ванную и включила горячую воду. Она недовольно сморщила нос — здесь было много пару, жарко, всюду чувствовалось присутствие Гая. Запах его любимого мыла, мужской одеколон — все, что напоминало о муже, было ей отвратительно.

Когда она вернулась в спальню, дверь открылась и вошел Гай. Люсия сидела перед туалетным столиком и осторожно протирала лицо тампоном, смоченным косметическим молочком. Боже, как она бледна! Под глазами темные круги. Вид у нее просто ужасный. Нет, нужно привести себя в порядок, хотя бы ради Чарльза. Нельзя выглядеть на свой возраст, тем более ощущать себя старой.

Сзади на нее упала тень Гая, и Люсия увидела его отражение в зеркале — он был в деловом костюме, темно-сером, в тонкую полоску. Как всегда, тщательно выбрит, напомажен и подтянут. Она быстро взглянула ему в лицо и сразу поняла, что он тоже плохо спал эту ночь. У него был измученный вид.

— Доброе утро, Гай.

Муж не ответил на ее приветствие. Сунув в нагрудный карман шелковый платочек, откашлялся и сказал:

— Я все обдумал, Люсия, и хочу поговорить с тобой.

Она замерла, с тампоном и стеклянным флакончиком в руках, повернулась и посмотрела ему в лицо. Ей стало невыносимо тошно, ее вдруг охватила слабость.

— Я все обдумал, — с трудом выговаривая слова, повторил Гай. — Дело в том, что для моей репутации развод крайне нежелателен. Надо уладить это дело как-то по-другому.

Сердце чуть не разорвалось в груди Люсии. Она поставила флакончик на стол, встала, прошла мимо мужа и вынула сигарету из маленькой фарфоровой шкатулки, стоявшей у кровати. Ей нужно было срочно закурить.

— Боюсь, что по-другому это дело уладить не удастся, — сказала она наконец.

Гай негодовал. Он был беспредельно возмущен поведением этой женщины, из-за которой в одночасье потерял душевный покой. Он был из тех, кто любит спать спокойно, а сегодня ночью ему это не удалось. Он все время просыпался, вспоминая, что сказала ему Люсия. Его распирало бешеное желание ударить ее, унизить, причинить ей боль… Но за этим стояло другое желание — неодолимая страсть к ее телу, которая нисколько не притупилась с годами, а, напротив, только еще больше распалялась от ее недоступности и холодного презрения.

— Люсия, вчера ты меня оскорбила, оскорбила глубоко, когда заявила, что уходишь от меня к Грину. Я даже не знаю — понимаешь ли ты, что это будет значить для нас… для нас всех.

— Да, я все понимаю. И никто не скорбит об этом больше, чем я сама.

— Тогда тем более ты не можешь допустить этого. Не можешь своими руками разрушить наш дом, нашу жизнь, не говоря уж о том, как болезненно это скажется на детях.

Люсия глубоко затянулась сигаретным дымом. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось слышать упреки из-за дочерей. Она посмотрела прямо в глаза мужу: