Вера Копейко - Найду и удержу

Наталья знала, что это будут сцены Бородинского сражения.

Она почувствовала, как мурашки поползли по спине.

То будет особая битва, с ее личной победой.

— А это что за штучка? — Серафим наклонился, разглядывая белое тугое бедро. На его нежном снежном фоне темнело что-то.

Наталья засмеялась.

— А ты рассмотри как следует, — сказала она, демонстрируя ему бедро.

— Круто, — похвалил он. — Сердце, сам вижу. — Он провел по нему пальцем. — Какая ты лихая. Не боишься боли? — Его темные глаза с любопытством смотрели в ее синие. — Татуировка… — Он поморщился.

— Я ничего не боюсь, — сказала она, не собираясь объяснять, как на самом деле сделано это сердечко на бедре. Никакой боли. Картинка — вот и все. — А ты боишься…

— Гм. Чего же я боюсь?

— Поцеловать его…

— Ненасытная какая.

Он быстро наклонился и поцеловал татуированное сердце. Она обняла его за шею, притянула к себе…

Наконец в большой спальне стало тихо. Оба ровно дышали, оба остались довольны друг другом…

Серафим Скурихин набрел на гусаров сам. Это произошло неожиданно, так, как натыкается нога в ботинке сорок седьмого размера на россыпь муравьев. Внимательный человек их не растопчет — пускай живут. Серафим Федорович на людей в гусарской форме наткнулся в недлинном коридоре местной телестудии и уже хотел пройти сквозь них, не глядя. Но плюмажи на киверах, которые колебались в воздушном потоке, исходящем от кондиционера, заворожили его. Он остановился.

Внезапно его круглое румяное лицо расплылось.

— Гусары, — выдохнул он. — Вот! — Он поднял вверх указательный палец. — Вот! — Потом стукнул кулаком по собственной коротко стриженной голове. — Мое! — крикнул он.

— Простите, — попыталась отодвинуть его в сторону женщина — выпускающий редактор. — У нас эфир.

Но Скурихин будто врос в пол.

— Гусары! — воскликнул он. — Ставлю ящик пива!

— Простите, Серафим Федорович, — сотрудница сжала кулачок и постучала им по груди мужчины, — эти люди идут на эфир. Вы уже свободны, да?

— Я вас жду, гусары! — пророкотал он.

Он на самом деле дождался. То был настоящий гусарский загул в его собственном ресторане на набережной.

— Новый сорт пива, низового, — говорил он, подливая Наталье, которую заметил сразу.

Наталья не отказывалась, она с любопытством наблюдала за необыкновенным новым знакомым.

Возбужденная эфиром, в котором рассказывала о поездке на реконструкцию битвы при Ватерлоо, а также пивом, она вдруг спросила себя: как бы она выглядела рядом с таким, как Серафим Федорович?

Саша на его фоне становился все меньше, он словно усыхал на глазах. Зато новый знакомый делался все более могучим, сильным. Ему под пятьдесят, решила она, и, уж конечно, он женат не один раз. Что означает только одно — он может проделать это еще раз.

Наталья улыбалась, острила, она манила его, он «повелся», чувствовала она.

— Люблю вас, гусары, — шумно вздыхал он. — Примите меня к себе.

— Есть одно свободное место! — тихо сказала Наталья, так, чтобы слышал он один.

— Какое? — Он повернул к ней круглое лицо, оглядел ее грудь, которую плотно облегало синее сукно формы.

Наталья улыбнулась и сказала:

— Спонсора.

— Вашего? — спросил он.

— Клуба… в первую очередь, — едва заметно усмехнулась она. — Он называется «Гусары и гусарочки».

Серафим молчал, казалось, он перебирает файлы внутреннего компьютера, желая отыскать там что-то.

— Согласен, — сказал он наконец.

Скурихин на самом деле стал спонсором клуба, а потом у них возникли особые отношения.

Наталья точно угадала тип этого человека и поняла: она может получить то, что хочет, но для этого должна принести ему не только себя, а кое-что прихватить с собой. Важное для него.

А именно клуб. Вот тогда она поняла то, чего не улавливали сами гусары. А Серафим словно учуял. Их клуб стал не просто игрой. Его приняли в Европе. О нем пошла слава, особенно после того, как Саша сделал пушку, которая до последнего винтика повторяла французскую пушку начала девятнадцатого века.

Они привезли ее во Францию на очередную тусовку военно-исторических клубов. Она потрясла всех, кто знает толк в старинном артиллерийском оружии. Газеты писали, что русские сделали самую лучшую французскую пушку.

Восторги, вино, Булонь… лето…

Что ж, пожалуй, пришло время сделать именно из нее главный выстрел в своей жизни, подумала Наталья и ощутила холодок в теле. Он прогремит на весь город, он потрясет все сообщество. А она, как сказочный барон Мюнхгаузен, выдернет себя за волосы из дорадыковского болота.

Пора кончать эту двойную жизнь — в маленьком городе ничего не утаишь. За завтраком она сказала Саше:

— Я думаю, тебе стоит подсуетиться насчет билетов на благотворительный бал.

— Ты не можешь попросить их у Серафима?

— На всех? Мне неловко. — Она опустила глаза.

Он насмешливо посмотрел на нее:

— Брось, Наталья, кончай игру.

— Но мы давно играем в военно-историческую игру. — Она не мигая смотрела ему в глаза. — Мы даже ведем себя как гусары.

— Да, печемся о том, что подумают о нас в обществе, а не о том, что мы думаем друг о друге? — тихо спросил он.

— Нам так удобней. — Она пожала плечами. — Поэтому сходи в музей к Варваре Николаевне Беломытцевой…

9

— Это неправда, что времена не выбирают, — говорил Ястребов, направляя Варю к большому зеркалу. В нем отражались пары, которые кружились под музыку вальса.

Он танцевал хорошо, одно удовольствие иметь такого партнера в учителях. Варя чувствовала себя легкой, невесомой, она казалась себе пушинкой, прилипшей к плотному, сильному и очень мужскому телу. Может быть, те, кто два с лишним века назад, когда вальс запрещали, считал его безнравственным танцем, были не так уж не правы?

Она почувствовала сквозь платье его твердый живот, его бедра… Ей было и неловко, и… очень ловко. Варя втянула носом воздух. Этот танец слишком похож на другие объятия, при мысли о которых она розовела, как ни старалась удержаться.

— Вы так считаете? — Варя подала голос только потому, что Ястребов молчал и не сводил глаз с ее лица. Она поняла, что должна отозваться.

Ничего другого Варя сказать не могла, потому что его рука обжигала талию. Он словно невзначай подталкивал Варю, прижимал ее к себе. «А у него есть животик», — догадалась Варя и испытала непонятное успокоение. Она пыталась найти причину этого удовольствия, но волнение от близости Ястребова захлестывало. Внезапно, когда музыка взвилась вверх, ее осенило. Как же она могла забыть? Татьяна говорила, что мужчины с животиком не умирают от сердечных болезней.