Джулия Тиммон - По прихоти судьбы
— Пожалуйста. А тебе спасибо, что приехал, — отвечаю я, поглядывая на раскрытую дверь. Лауры нет. Наверное, убедительного (по ее мнению) предлога найти не может, а выходить просто так не решается. Я, когда иначе нельзя, умею быть и строгой.
— И, прошу тебя, не бери в голову то, что я наболтал в саду, — беспечно произносит Дэниел.
Я чувствую, сама не знаю как, что беспечность эта наигранная. Может, я и ошибаюсь. Так было бы лучше.
— Обещаешь?
— Гм… — в замешательстве мычу я.
— Мы непременно поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — добавляет Дэниел. — А пока… сегодня… не имеет смысла ни о чем задумываться. Договорились?
— Да, — отвечаю я.
— Вот и хорошо. Сладких тебе снов. И удачного завтрашнего дня.
— Спасибо. Тебе того же.
6
Откладываю в сторону трубку и обхватываю себя руками. Происходит что-то таинственное, колоссальное и непостижимое. Нечто такое, отчего жизнь вдруг дает крен и продолжает течь в ином направлении. Я еще не могу сказать, к лучшему это или к худшему, до сих пор не знаю, готова ли я к переменам, одолела ли безумный страх, но чувствую, что именно этого человека я подсознательно ждала, по крайней мере последнее время.
Медленно поворачиваюсь и смотрю на фотографии в рамках. Со многих улыбается Ричард, на некоторых мы всей семьей, на других только я и он и лишь на двух он один. Провожу рукой по его изображению на моем любимом свадебном снимке.
Знаешь ли ты про Дэниела, родной мой? — мысленно спрашиваю я у неподвижной картинки. Что посоветуешь? Что скажешь?
Вглядываюсь в фотографию так напряженно, что начинает резать глаза, но она не меняется. Синеглазый, темноволосый, улыбающийся Ричард на ней в точности такой же, каким был три года, год, неделю назад.
Меня вдруг охватывает ужас. Я вижу эти снимки изо дня в день, и они становятся все более привычными, все меньше волнуют. Значит, когда-то я вообще перестану их замечать…
Человек жил на свете, был любим, строил планы. И вот вдруг уходит из этого мира. Жена сначала будто тоже наполовину не живет, потом свыкается с потерей, учится быть без мужа, радоваться, смеяться, воспитывать плод их любви… Потом отдаляется от трагедии настолько, что готова принять другого и тем самым будто сказать: я смирилась. Так и должно быть…
До чего все страшно и необъяснимо. Глажу любимое изображение двумя пальцами, зажмуриваюсь и переношусь мыслями сначала в день нашей с Ричардом встречи, потом свадьбы. Одно за другим всплывают в памяти лица гостей, родителей, теток и дядьев. Нет, самым главным в тот день было отнюдь не обилие улыбок, а странное новое и неизведанное чувство: теперь куда он, туда и я.
Приоткрываю глаза, снова смотрю на фотографию, прохожу на диван, сажусь и роняю голову на сложенные на коленях руки.
Воспоминания о Ричарде, только дай им волю, всякий раз воскресают во всей гамме пережитых в те дни чувств и надежд. Останавливаюсь на дне рождения Лауры, потом на семейном рождественском празднике — первом в ее жизни. Нам с Ричардом казалось, что в каком-то смысле и у нас это Рождество самое первое.
Короткие поездки на Кейп-Код, приемы гостей под открытым небом, запах поджаренных на огне хот-догов… И бесконечные, жуткие ночи ожидания, когда телефонных звонков приходилось ждать, затаив дыхание, и бояться как огня…
Отчасти я была настроена на подобный исход, отчасти к нему готова. А с другой стороны, чудовищная весть стала для меня кошмарной неожиданностью, буквально сбила с ног. От потрясения, страха и беспомощности я какое-то время жила будто в полубреду. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони, и отчаянно качаю головой. Нет! — сами собой шепчут губы.
Нет! — кричат новоиспеченные вдовы на всех языках мира в те мгновения, когда еще не сознают, что они уже не жены. Нет, безмолвно повторяют они до конца своих дней, когда возвращаются в самую черную в жизни минуту.
— Мама, — раздается прямо передо мной настороженно тихий голос Лауры.
Рывком поднимаю голову, выпрямляю спину и разжимаю пальцы.
Дочь смотрит на меня испуганно и так, будто, чтобы облегчить мою участь, готова на что угодно, даже встретиться лицом к лицу со злейшей в мире колдуньей. В ее ручке зубная щетка, со щетины свисает колбаска зубной пасты, которая вот-вот шлепнется на пол.
— Почему ты здесь? — спрашиваю я, умудряясь говорить почти весело. — Как сумела настолько бесшумно подкрасться?
Лаура моргает, что-то прикидывая в своем наблюдательном детском умишке.
— Я… не старалась идти бесшумно. Так получилось, не специально… — Она кивает на свои босые ножки. — Потому что я без тапок и без туфелек.
Понимающе киваю. Колбаска со шлепком падает на паркет.
— Ой! — Лаура смотрит себе под ноги и. улыбается виноватой улыбкой.
— Почему ты пришла со щеткой? — спрашиваю я.
Лаура с шумом набирает в легкие воздуха и начинает часто моргать. Хитрит, отмечаю про себя я, но не подаю виду.
— Я почистила зубы один раз, — звонко отчитывается маленькая лиса, — а потом подумала, что надо почистить их снова, но выдавила слишком много пасты и пришла спросить, что с ней делать.
Пожимаю плечами.
— Бросать на пол в любом случае не стоило.
Лаура опять смотрит на бело-зеленую кучку у ног и хихикает.
— Она сама… сама соскользнула. А я хотела ее съесть или бросить в унитаз или утопить в раковине. Можно было даже ткнуть в нее пальцем и нарисовать на зеркале человечка, но ты бы снова стала ругаться.
Трехгодовалой малюткой она то и дело устраивала нам подобные сюрпризы — дотягивалась до тюбиков с пастой, откручивала крышки и, воображая себя художницей, разрисовывала стены, пол — все, на что падал взгляд. Вспоминая об этом, едва заметно улыбаюсь, но киваю и, как могу серьезно, отвечаю:
— Конечно, я бы стала ругаться.
Лаура быстро качает головой.
— Но я никого не нарисовала, а пошла к тебе, чтобы спросить… — Она прищуривается и, явно выбрасывая мысли о пасте из головы, всматривается в мое лицо. — Что тебе сказал Дэн?
Дэн… При упоминании о нем мою встревоженную мрачными воспоминаниями душу будто омывает кристально чистой водой и темнота отступает.
— Что сказал? — Повожу плечом. — Всего лишь пожелал мне приятных снов.
Лаура с сияющим лицом кивает.
— И мне пожелал. Значит, сны приснятся хорошие. Нам обеим.
Улыбаюсь.
— Обязательно.
Лаура начинает приплясывать, и розовые оборки на ее пижаме порхают как крылья бабочек.
— Знаешь, — говорит она, — он почти как папа. — Не то чтобы совсем… Но такой же веселый и с ним тоже интересно.
