Елена Арсеньева - Прекрасные авантюристки (новеллы)
— Ну как же они к тебе ворваться могли, когда я — вон он, за дверью стерегу? — рассудительно проговорил Васенька. — Ни в коем разе им мимо меня тишком не пройти, да и пропущу ли я их? Костьми лягу, а к твоей милости шагу никому чужому не дам шагнуть. Иль не знаешь?
— Знаю, — пробормотала она, всхлипывая все реже. — Знаю, а сны-то… с ними не сладишь!
— Сладишь, Лизонька! — журчал, словно ручеек, Васенькин ласковый шепот. — Со всем на свете сладишь ты. И со снами страшными, и с неприятелями своими! Глядишь, еще и посмеешься над ними, еще их самих в страх вгонишь. Ух как затрясутся они, ух как взмолятся! Небось все лбы отобьют, земно тебе кланяясь: смилуйся-де над нами, Елисаветушка! Ну уж ты тогда сама решишь, казнить али миловать. Одно могу сказать: еще отольются им твои слезоньки.
— Как же сладко поешь ты, Васенька! — прерывисто вздохнула женщина. — А все одно: страшно мне, маетно! Жарко натоплено, а все дрожь бьет дрожкою. Согрей меня, Васенька. А?
— Воля твоя, лебедушка моя белая, — покорно отозвался Васенька, — как велишь, так и сделаю. — Проворно, нога об ногу, он сбросил валенки и мигом взобрался на высокую кровать, очутившись среди такого множества подушек, подушечек, вовсе уж маленьких думочек, что затаившуюся меж ними женщину пришлось искать ощупью. Впрочем, сие дело было для Васеньки привычное, и спустя самое малое время беспорядочная возня на кровати сменилась более размеренными движениями. Шумное дыхание любовников, впрочем, изредка перемежалось еще не утихшими всхлипываниями, как если бы женщина еще не вполне успокоилась и продолжала оплакивать свою долю.
Женщиной этой была Елисавет, дочь государя Петра Великого. А мужчиной, который так привычно и ловко утишал ее ночные страхи, — дворцовый истопник Василий Чулков.
Ей было не впервой принимать на своем ложе кого попало — от князей и высших военных чинов до истопников и простых гвардейцев. В этом смысле она вполне унаследовала пристрастия своей маменьки, которая, как известно, прошла путь от охапки соломы, на которой валял ее русский солдат, прежде чем попалась на глаза фельдмаршалу Шереметеву, затем — государеву фавориту Меншикову и лишь потом оказалась в постели русского царя Петра. Впрочем, императрица Екатерина Алексеевна, звавшаяся в незабытом прошлом Мартой Скавронской, норовила то и дело спрыгнуть с царского ложа и поваляться где придется — на кушетках, на коврах, а то и прямо на полу — то с прежним любовником своим Алексашкою, то с каким-нибудь новым любезным ее сердцу красавцем, желательно немецкого происхождения (она ведь и сама была далеко не русской!), например, с надменным Рейнгольдом Левенвольде или обворожительным Виллимом Монсом, а то и вовсе кто под руку попадется. Конечно, ей приходилось таиться от супруга, ибо месть его могла быть ужасна! Екатерина едва не простилась и с троном, и с головой за чрезмерно бурную интрижку с чернооким красавчиком Виллимом, ну а ему пришлось-таки сложить свою гордую голову на плахе. Но уроки легкого поведения были прочно и на всю жизнь усвоены ее младшей дочерью Елисавет.
Но сейчас дело было не только и не столько в этом самом легком поведении. Каждую ночь виделись Елисавет всевозможные страсти и ужасти, каждую ночь донимали ее кошмары: а ну как надоест императрице Анне Иоанновне (или сменившей ее правительнице Анне Леопольдовне!) терпеть на задворках двора забытую всеми царевну? А ну как прослышит о том, что многие люди, недовольные засильем немцев при дворе бывшей курляндской герцогини и ее племянницы, нежданно-негаданно вознесенных судьбой на российский трон, все чаще с надеждой обращают взоры в сторону дочери Петра Первого? А ну как дойдут до двора разговоры, в которые все чаще пускается преданная — и, такое впечатление, поголовно влюбленная в Елисавет — гвардия: искра-де Петра Великого обречена на забвение, законная наследница престола, а ведь стоит ей сказать только слово, стоит только нас позвать…
А ну как надоест правительнице терпеть под боком своим эту самую «искру», из которой вдруг да раздуется пожар, могущий спалить ее царствование? А ну как решит она эту «искру» погасить?
И сбудется кошмарное видение: ворвутся в ночной покойчик Елисавет люди с ружьями и палашами, схватят под белы рученьки, отволокут в застенок — перепуганную, ничего не соображающую спросонок… Нет, не для того спал под ее дверью истопник Василий Чулков, чтобы в случае чего защитить царевну грудью и положить за нее жизнь (хотя отваги, преданности и отчаянного безрассудства у него вполне хватило бы, даром что истопник, а не гвардеец!), дав ей возможность бежать. Куда?! И далеко ли убежишь босая, в ночной сорочке? Нет, Васеньке следовало только лишь предупредить Елисавет о том, что к ней идут чужие, и дать ей возможность встретить опасность с тем достоинством и величавым спокойствием, какое подобало дочери Петра Великого.
Хотя, наверное, те, кто явился бы к ней с предписанием отправить в крепость или в какой-нибудь дальний монастырь, немало удивились бы, встретив в ней спокойное достоинство, ибо этого свойства в ней никто не предполагал. Что при дворе, что за его пределами иначе как веселой потаскушкой царевну почти никто не называл. Другое дело, что одни произносили эти слова с осуждением, а другие — с явным одобрением.
Царевна Анна, старшая сестра Елисавет, — та была совершенно другая. Скромница, умница — недаром, умирая в 1725 году, Петр в полубреду просил своих приближенных: «Отдайте все Анне», распоряжаясь, таким образом, сделать ее наследницей. Однако разумная и благонравная Анна уже была к тому времени замужем за герцогом Голштейн-Готторнским, а значит, воцарение ее означало фактическое воцарение ее мужа, поэтому ей пришлось отъехать вместе с ним в Голштинию — там она и померла вскоре после родов…
Да, имя Анны то и дело всплывало, когда советники Петра спорили о том, кто взойдет на престол. Другими претендентами были Екатерина Алексеевна и внук Петра, тоже Петр Алексеевич, сын несчастного царевича Алексея. Назвать имя Елисавет никому и в голову не приходило.
Не только потому, что в это время ей было всего лишь шестнадцать лет! Ее племянник Петр был значительно моложе. Но необходимо было слишком богатое воображение, чтобы представить Елисавет (ее иногда называли то ли насмешливо, то ли ласково Елисаветкой) на престоле. Вот в постели — это да, это пожалуйста, тут и никакого воображения тратить не надо.
Именно в шестнадцать лет она отдала свое пылкое сердце и не слишком дорого ценимую невинность тридцатилетнему Александру Бутурлину, гоф-юнкеру ее двора. Прежде он был солдатом гвардии, определенным в Морской шляхетский корпус. Вышел оттуда мичманом и был взят царем Петром в денщики. Тогда-то и обратила на него внимание рано повзрослевшая девочка-царевна. Однако, прежде чем достаться ей, Бутурлин сделался предметом кратковременного увлечения Екатерины Алексеевны. Наконец императрица им прискучила — и определила ко двору дочери. И это называется — пустила козла в огород.
