Чернокнижница - Ее сердце

И мы до утра, загибаясь от хохота, учились танцевать хасапико…

На следующий день во всех коридорах Хогвартса можно было наблюдать группки учеников: взявшись за руки, они сосредоточенно шагали и подпрыгивали в ритме старинного греческого танца. Хасапико стал общешкольным увлечением. Его разучивали даже в Слизеринской гостиной.

С приездом Санни мы как с цепи сорвались — сказалось проведенное по отдельности лето и месяц тоскливого страха за жизнь главной школьной заводилы. Подлили в корм миссис Норрис валерьянки. Как этот корм попал к директрисе, можно было только догадываться, но МакГонагалл несколько часов лунатиком бродила по школьным коридорам и глупо хихикала. Мы всем кагалом неделю чистили совятню, пока я неосторожно брошенным окурком чуть ее не спалил.

Месяц ушел на починку совиного обиталища. Конечно, это можно было сделать быстрее, но впятером, да без магии, да будучи абсолютно неприученными к столярно-строительному делу… Короче, было весело. Только сов жалко. Птичек на время ремонта переселили в избушку Хагрида, и бедный наш лесничий при всей своей любви к различной живности не находил в себе сил не материться в пять этажей на безвинных пернатых, ежедневно выгребая кучи совиного помета. А если учесть, что совы — птицы вредные и очень меткие… В общем, Хагриду завидовать не приходилось.

Традиционные субботники становились все отвязнее. Первокурсники, наслышанные о Хаффлпаффских субботах, провожали завистливыми взглядами компании старших, направляющихся к портрету Толстого монаха. Без сомнения, каждый из них мечтал о том дне, когда кто-нибудь из посетителей Барсучьей гостиной подойдет и произнесет заветные слова: «Приходи к нам в субботу!»

В ноябре Роз откопала где-то книгу по Чарам Замещения. Решив попрактиковаться, мы всего-навсего собирались во время ужина заменить кувшины с тыквенным соком на бутылки с вином. И все бы у нас получилось, если бы Санни не вздумала тоже помахать палочкой. В результате на столах вместо жареных кур появились живые совы. Многострадальные птицы были в высшей степени возмущены столь непочтительным обращением, и в знак протеста обосрали все горизонтальные и не очень горизонтальные поверхности. Естественно, ни о каком ужине больше не могло быть и речи, поскольку еда, посыпанная перьями и приправленная птичьим дерьмом, энтузиазма ни у кого не вызвала.

Мы с Розой сконфуженно переглянулись через столы — идея практиковаться в Чарах Замещения на продуктах питания принадлежала нам. По этим переглядкам нас и вычислили. За громогласным разоблачением последовал двухчасовой разнос в директорском кабинете, и, ей-Мерлин, я предпочел бы отдраить зубной щеткой Большой зал, чем выслушать эти нотации еще раз. Впрочем, отчищать Большой зал от следов совиной жизнедеятельности нам тоже пришлось. И понурое настроение Розы не смогла исправить даже Санни, явившаяся с гитарой поддержать наш боевой дух. Оно и понятно: мне грозил лишь очередной родительский вопиллер, а вот Розу ждал содержательный разговор с матерью. При такой перспективе на месте Розы я бы предпочел повеситься на Дракучей Иве… Хотя мне и на моем месте неплохо доставалось.

Словом, жизнь шла своим чередом и была бы прекрасна и удивительна, если бы не одно «но».

Санни.

Она веселилась так отчаянно, так самозабвенно, что от этого веяло обреченностью. Она как будто пыталась выбрать за считанные дни всю радость, отпущенную человеку на нормальную жизнь. Очертя голову кидалась в любую авантюру, разучивала десятки новых песен…

Но чем сильнее она торопилась жить, веселиться, петь, тем лучше я понимал: Санни умирает.

Она угасала на глазах. Участились приступы, и не было недели, чтобы я или Хью не доставляли ее в Больничное крыло. Санни принимала огромное количество лекарств, от которых ее ужасно тошнило — из-за этого она почти перестала есть. Она слабела с каждым днем, тем страшнее выглядели ее жалкие попытки продемонстрировать всем, что все в порядке. По субботам Санни перестала засиживаться с нами до утра, отправляясь спать часа в два-три ночи и оставляя меня развлекать народ. Как это было на нее не похоже… Наверное, не было таких богов, которым бы я не молился за Санни. Все, что мне оставалось — это наблюдать, как она умирает, и молиться.

… Мы с Санни договорились встретиться в Восточной башне после ужина — поиграть и поболтать. Поднимаясь по лестнице, я встретил Хьюго. Он мчался вниз, не разбирая дороги, и на мой оклик лишь наградил меня совершенно не свойственным ему злобным взглядом.

Санни сидела на подоконнике и мяла пальцами сигарету.

— Что ты с ним сделала? Укусила за нос?

Не поворачиваясь, Санни покачала головой.

— Эй, сестренка…

Санни опустила голову еще ниже. Отложив сигарету, она достала из кармана мантии блистер и принялась дрожащими пальцами вышелушивать из него таблетку.

— Санни, колись. Вы поссорились? Он что, обидел тебя?

Санни снова мотнула головой:

— Нет. Это я его обидела. Так было надо.

— Не понял…

Морщась, Санни проглотила таблетку и немедленно позеленела от дурноты.

— А тебе не надо ничего понимать, Скорпи. Давай лучше поиграем, у меня настроение.

— Нет уж, сначала ты мне расскажи, что у вас стряслось, а потом поиграем.

— Ничего не стряслось… — Санни скривилась, сглотнула и потянулась к забытой сигарете. — Хью сказал, что любит меня…

— Ну, это не новость…

— Я ему отказала.

Вот это номер! Мне казалось, Санни отвечает на нежное обожание Хью полной взаимностью.

— Ты не любишь его?

— Это неважно.

— Здрасте вам через окно! Да как это может быть неважно?!

— Может, Скорпи, может. Я полное дерьмо, братишка. Когда-то я поклялась себе, что буду проживать каждый день, как последний. И совершила страшную ошибку. Я не подумала о том, что каждый день может быть последним только для меня, и привязала к себе слишком много людей. Я умру, Скорпи…

— Санни!

— Не надо, Скорпи. Я знаю, что умру совсем скоро. Чувствую… Но остальные будут жить — ты, Роза, Джим, Ал… И Хью тоже. Не думаю, что вам будет очень приятно меня оплакивать. А я поступила, как эгоистка, как законченная дрянь. Не хочу, чтоб кому-то было плохо из-за меня! Особенно Хью!

Последние слова Санни почти выкрикнула, с надеждой глядя мне в глаза, словно умоляя: «Пойми! Ты ведь не можешь не понять!» Я понимал… и не понимал. Но, насколько я знал Санни, слезливые утешения — это совсем не то, что может привести ее в чувство.

— Я тебя люблю, сестренка, но ты дура.

Санни озадаченно мигнула.

— Не хочет она делать больно, видите ли… А сейчас ему не больно? Да если б мне Роза такое сказанула, я б уже давно в «Дырявом котле» стаканы ел!