Джоанна Бак - Дочь Лебедя

Она произнесла «Фамм»: французское слово «жена» и одновременно слово, обозначающее «взрослую женщину». «Жена» и «женщина» — одно и то же! Оба слова для меня означали окончательное поражение, конец постоянного накала эмоций.

— Ты сошла с ума, — сказала я. — Моя мать сделала это, и она умерла.

— Я не собираюсь замуж за гомосексуалиста, — был ее ответ. — Это самое страшное, что женщина может сделать с собой!

— Она влюбилась в него, — заметила я. — Мне так казалось, и это было единственное, что я знала о своей матери. У меня была только эта скудная информация о ней и фотография матери на его столике. Мы никогда не видели ее родственников. Мой отец объяснял, что не видит в этом никакого смысла. Так какой же была Элиза, моя таинственная мать, умершая во время родов?..

Я очень нервничала, когда через неделю отправилась к Розе. Мне хотелось надеяться, что мое состояние не помешает ей работать со мной.

Все началось с сердцебиения, которое бывало у меня всякий раз перед ежегодным осмотром врача в школе. Я всегда дрожала, и думала, что диагноз, который он мне поставит, будет просто ужасным. Теперь мне был нужен диагноз Розы, — корректный анализ моей скрытой внутренней правды. Все, что я делала, казалось, не грозило никакими серьезными последствиями. Особенно после того, как я перешагнула через препоны, которые сама себе расставила. Я думала, что если и открою пророчице свое прошлое и настоящее, она даст мне знание о настоящем и великом порядке, который сможет скрепить вместе все разрозненные части моего бытия, и они обретут смысл!

Роза жила на авеню Боскет. Внизу сидела обычная консьержка, был лифт и незаметная дверь. Ничего необычного. Высокая женщина открыла дверь. Ее седые волосы были коротко подстрижены, она была полной, и у нее был одновременно отрешенный и собранный облик. На ней был свитер в полосочку и шаль. Теплая шаль для зимы, связанная не очень опытной рукой. Узор на красной шерсти был достаточно сложным. Она совершенно не была похожа на колдунью! Скорее всего она походила на медлительную покупательницу, которая стоит перед вами в очереди в магазине.

— Флоренс Эллис, — она произнесла очень четко мое имя. — Вы — знакомая Сюзи Амбелик.

На ее лице играла ироническая улыбка, как будто она желала, чтобы я подыграла ей в какой-то забавной шутке. Лицо у нее было почти квадратным и спокойным.

В комнате она села спиной к окну, за стол, покрытый скатертью темно-красного цвета. На стенах висели репродукции, изображавшие восход солнца, полет птиц. Уроки отца по искусству научили меня не принимать всерьез сентиментальных изображений: восхода, заката, деток, птичек… Ему нравилась красота только в ее мертвой форме — неизвестные или забытые языки, старые произведения искусства. Он не желал воспринимать такие живые понятия, как «Радость», «Красота» или «Печаль», «Счастье», «Душа», «Бог». Он издевался над всеми, кого волновали подобные сантименты. Он предпочитал иметь Куроса в холле. Мой отец говорил, что его улыбка была из далекого прошлого, аттическая. Мне же хотелось, чтобы улыбка была святой, сексуальной или мистической. В энциклопедии я прочла, что аттический язык был диалектом греческого. Если слово использовалось в качестве определения, то это уже означало чистоту, простоту и изысканность. Мне казалось, что таким способом нельзя описать улыбку.

— Нам, евреям, запрещено всуе упоминать Бога, — сказал мне отец, когда мною овладела религиозная мания. — И тем более когда скудный разум пытается представить его себе!

— А как насчет богов в твоей лавке? — спросила я.

— Они не боги, они просто красивые вещи, — был его ответ. — Не стоит все мешать в одну кучу.

Я стояла и усмехалась всем этим дешевым лубкам, которые пытались раскрыть природу красоты и загадку человеческой души, и ждала, что Роза объяснит мне красоту моей души. Стол был завален орудиями ее труда.

Хрустальный шар — я его и ожидала увидеть. Восковой слепок руки, такого неприятного бледного цвета. Слева от меня синяя свеча в чаше. Я наблюдала, как Роза зажгла свечу.

— Для чего это? — спросила я.

— Ш-ш-ш, — сказала Роза и потом добавила рассеянно: — Она привлекает добрых духов.

Она сложила руки как для молитвы. Они были идеальной формы, ладони были изогнуты как лепестки лилии. В окно было видно, что пошел дождь.

Хотя ее веки и нависали над глазами, но были довольно тонкими. Бледно-серые глаза. Она подула на свои руки и положила ладонями вниз на стол.

— Итак, что же вы хотите узнать? — произнесла она.

Я протянула свои руки и поразилась, какими были маленькими и плоскими мои ладони по сравнению с ее руками. Я уже не хотела много говорить о Джулии, как было неделю назад. Я сама не знала, чего я хочу.

— Деньги? — спросила она. — Работа, здоровье, семья, потерянные вещи, возвращение любви, проблемы с законом, контакты с мертвыми?..

Она сама сказала об этом. Единственная причина, по которой я была здесь. Я кивнула.

— Значит, мертвые, — заметила она, и, изменив тон, она начала быстро говорить.

— Мертвые, мертвые, ваша бабушка; нет, ваш отец, ваша мать, ваша мать, да. Я вызываю вашу мать, она — там, по другую сторону, не так ли?

Не говори ей, подумала я. Но слезы уже бежали у меня по щекам. Я понимала, что она их видит. Я хотела, чтобы она их видела. Заплатить слезами. Джулия могла бы быть моей матерью. Она и считалась моей матерью.

Она взяла мою руку, ее рука была очень холодной, как тряпка, смоченная водой и одеколоном, которую мой отец прикладывал мне в детстве ко лбу при головной боли.

Она крепко сжала мою руку, я начала дрожать.

— Она умерла быстро и ничего не поняла, без всякой боли. Она погибла в автокатастрофе, — сказала Роза.

Я кивнула головой.

— Она вела машину, было очень рано. Ей не следовало было бы быть там и не нужно было делать то, что она делала. Она была очень упрямой. Ее мужчина — жив. Она его простила. Он был с ней.

— Мужчина? Он не был с ней. Он был в доме.

— Он сидел рядом с нею, — сказала Роза. — Он — молод и красив. Он так грустит о ней. Вы должны поговорить с ним.

— Я его не знаю, — заметила я. — Она была одна. С ней не было никого.

Мне хотелось, чтобы она добралась наконец до правды.

— Он сбежал, — продолжала Роза. — Он так испугался. Он не должен был быть с ней. Он просто сбежал. — И гадалка крепко зажмурила глаза.

Я не поняла, что означает слово «не должен». Связано ли это понятие с грехом, как его определяет церковь? Мне не понравилось, что появился непрошеный гость и все проблемы, связанные с ним. Джулия сказала, говорила, что любовь не может быть грехом. Это не мог быть ее любовник. Может, Роза считала, что связь Джулии можно было считать грехом? Или что-то связанное с публичным осуждением? Явно это не был Тревор Блейк — молодой и красивый. Нет, явно не он!