Робин Доналд - Лицом к счастью

Лифт стремительно вознес их в пентхаус Романа. Принц нащупал выключатель и во вспыхнувшем сиянии заметил, что Гизелла взялась стягивать длинные кожаные перчатки.

— Нет! — поспешил воспротивиться он. — Оставь.

— Как?! — удивилась девушка.

— Снимай все, но перчатки оставь, — игриво проговорил он.

— А ты гурман, — шутливо заметила Гизелла, разуваясь. — Но у меня тоже есть капризы, — сообщила она, отыскивая в громадном номере спальню.

— Я внимательно тебя слушаю, — охотно отозвался Роман, указав ей верное направление.

— Будешь делать, что я тебе велю, — объявила она.

— Хорошо, — согласился он.

— Снимай галстук, — последовал первый приказ.

Гизелла села на край большой постели, положив ногу на ногу. Она смотрелась как эбеновая статуэтка — невероятно грациозно.

Роман ослабил галстук со словами:

— А ты скидывай свой джемпер.

— Хорошо… Снимай рубашку, — велела она. — Говорила я тебе, что у тебя роскошный торс?

— Спасибо, — признательно произнес Роман. — А у тебя очень-очень аппетитная грудь.

— Не торопись, — жестом отстранила его от себя девушка, обнаженная по пояс. — Сбрасывай брюки, носки и все, что там у тебя есть, — распорядилась она. — Что ты так на меня смотришь? И не смей ко мне прикасаться, пока я сама тебе не разрешу.

— Как скажешь, — смиренно проговорил принц, послушно исполняя ее распоряжения. — Только обещай, что возьмешь себе этот браслет.

Гизелла тоскливо посмотрела на красивую вещь и, покачав головой, проговорила:

— Не думаю, что смогу…

— Почему, Гизелла? — огорченно спросил он, когда она расстегнула браслет и положила его на прикроватный столик.

— Лучше поцелуй меня, — в качестве компенсации предложила ему она.

— С радостью, — сказал Роман и устремился к ней.

Принц уложил Гизеллу на постель и больше не размыкал объятий. И она наслаждалась долгими упоительными поцелуями, которые он рассеивал по всему ее телу.

На пике желания Гизелла замкнула ноги вокруг его бедер.

Роман овладевал ею прочувствованно, неспешно, нежно целуя, затем вновь, с нарастающим ритмом, основательно, серьезно. Ей почудилось, что лучше быть уже не может, но Роман не останавливался. Она была на вершине блаженства, однако он становился только настойчивей. Она вскричала от наслаждения и обессиленно выдохнула его имя, и тогда он поцеловал ее в лоб и рухнул рядом.

Роман разбудил ее поцелуем.

— Уже утро? — спросила Гизелла, щурясь.

— Половина десятого, — ответил он. — Бужу тебя, красавица, чтобы попрощаться. У меня встреча через двадцать минут… Нет-нет, не вставай. Поспи еще, — настоятельно проговорил мужчина, целуя ее тяжелые сонные веки.

После его ухода Гизелла осталась лежать на постели, лениво слушая звуки оклендского утра.

Она не знала, хочет ли продолжения. Хорошо ли ей будет встречаться с Романом время от времени или правильнее разом разорвать эти зыбкие узы, как она уже сделала однажды. Девушка подозревала, что с каждой новой встречей расставание будет даваться ей все труднее, ведь Роман ясно давал понять, что не хочет, чтобы она на него рассчитывала и располагала им, что принадлежит он только своему настроению и не планирует меняться.

Гизелла видела смятение в глазах Беллы Адамс и боялась стать похожей на нее. Ведь рано или поздно ее место займет другая женщина, как она заняла место Беллы. И Роман даже не попытается смягчить удар, как накануне он просто проигнорировал свою бывшую любовницу, которая рискнула ему докучать.

Без спешки Гизелла приняла душ в его роскошном пентхаусе, высушила и расчесала волосы, позавтракала, оделась во вчерашнее, за исключением экстрамодных перчаток. Свеженькая, без макияжа, она направилась к выходу, но помедлила. Взяла фирменный бланк отеля для писем и размашисто начертала:

Спасибо за чудную ночь, и прощай. Нам лучше больше не видеться.

Она еще некоторое время раздумывала, оставлять ли такую записку. Но рассудила, что это самое верное. Если он захочет быть с ней, то сможет ее отыскать, где бы она ни находилась, для этого у него есть все необходимое. Ему известно ее имя, он знает имя ее сестры. Но если она надеется на то, чему просто не суждено быть, то сделает этим лишь хуже самой себе.

Исходя из этих соображений, Гизелла решительно положила записку на видное место на столике в холле пентхауса и, покинув номер, отправилась на Северное побережье к Мауре.

Единственное, что ей не давало покоя, — невозможность с кем-либо обсудить новый опыт и новые переживания. От бабушки она привыкла слушать только мудрые советы и наставления. А сокровенным могла поделиться только с сестренкой Лолли. Но Леола была далеко, а тема — слишком щекотливая, чтобы обсуждать ее по телефону.

Она даже испытывала некоторый гнев оттого, что первый же ее серьезный роман оказался таким негладким. Его даже романом нельзя было назвать. А если она расскажет обо всем бабушке, то та даже вольна будет счесть поведение внучки аморальным. У самой Гизеллы не было твердого мнения, как к этой истории с заморским принцем следует относиться.

Гизелла злилась в первую очередь на саму себя, поскольку сердиться на бьющую энергией стихию, каковой ей виделся Роман Магнати, было бесполезно. Этой стихии можно было только противостоять, что она и делала, без всякой надежды направить развитие событий по приемлемому для самой себя руслу. То, что Роман живет в полном согласии со своими холостяцкими представлениями, у Гизеллы не было никаких сомнений. Навязать что-либо такому человеку не представлялось возможным. Тем более что у Гизеллы и не возникало такого желания, поскольку в мечтах она лелеяла идею абсолютной обоюдности порывов. Но и запретить себе любить этого повесу она тоже не могла.

Именно любить — теперь Гизелла знала точно, что испытывает к Роману это священное чувство. И без него она бы не позволила себе уйти так далеко.

С того момента, как Гизелла осознала, что не просто влюблена, а любит, как никого никогда не любила, она заболела по-настоящему. Ее разрывали на части два противоречивых желания. Первым из них была потребность совершить поступок, хотя бы попытаться что-то изменить, дать знать любимому, что она испытывает, а все прочее оставить на его усмотрение, но пусть он четко осознает, в каком состоянии она пребывает по его вине. Но одновременно она внушала себе, что эта любовная тоска — не более чем блажь. Что мнимой взаимностью ей хочется оправдать собственное беспутство, что раз уж так вышло и она обрела новый опыт именно с ним, то следует взять себя в руки и хладнокровно пережить это расставание, сделать верные выводы и не позволять себе впредь увлекаться так сильно. Ей крайне недоставало сестры.