Надежда и отчаяние - Егор Букин
– Ой, что за люди нынче пошли! Все время в депрессиях и в депрессиях, а на деле-то всего лишь чуть-чуть грустно стало. Лишь бы напоказ что-то выставить – посмотрите на меня, мне плохо, я умираю, скоро покончу с собой, пожалейте меня! И это ведь сплошь одни подростки пятнадцати лет. Всем лишь бы к себе внимание привлечь. И слово-то еще какое! «Депрессия»! «Отчаяние»! Можно просто сказать: «Мне грустно, мне плохо», так нет, давайте использовать громкие слова! Челы просто по́зерством занимаются.
Сказать, что это привело меня в бешенство – ничего не сказать. Я хотел придушить Щеголева прямо на месте, но он умудрился увернуться, и я просто сильно шарахнул его по плечу. Он застонал и ткнул меня в ответ. К слову, это был далеко не первый его смешок над моим состоянием.
– Наверное, ты просто никогда не сталкивался с депрессией и никогда не испытывал отчаяния, Ваня. Ты ведь просто не осознаешь насколько тебе повезло в жизни. Знаешь, вот люди вообще делятся на две категории: тех, кому повезло и тех, кому не повезло. И никак иначе. Ты ничего не делал, но у тебя было все, а я убивался, я пахал как проклятый, но у меня так ничего и не появилось. Мне не повезло с самого рождения. Я родился не в том месте, не в той семье, не в то время, однако я все равно предпринимал какие-то попытки; пытался что-то сделать, но все было тщетно. Искал какие-то новые возможности, но всегда что-то шло не так. Я не был рожден для счастья, Ваня. Осознав это уже в пятнадцать лет, я будто бы прозрел, я начал задумываться о том, о чем люди в том возрасте думать не должны: о смысле жизни, о предназначении, о судьбе и предопределении. Уж извини, но в твоей голове, как и в голове других людей из первой категории, эти мысли стопроцентно возникнуть не могли (по крайней мере так рано), так как ты живешь слишком хорошо, чтобы о таком думать. Как правило о смысле жизни задумываются лишь люди, которые живут плохо. За два года я сделал многое, но так и не нашел того, для чего был создан. Я думал, что это писательство – меня быстро убедили в обратном. Думал, что я художник – мимо. Думал, что я программист – совсем мимо. Я чувствовал в себе высокую цель – и не мог понять, что́ это. И тогда пришли отчаяние и депрессия. Депрессия настоящая, такая, которая никогда не проходит, такая, которая всегда сидит внутри тебя, но в зависимости от дня уменьшается или увеличивается. Даже при отличном настроении, когда кажется, что все прекрасно, она ждет своего часа. И вдруг ни с того ни с сего пошлет в голову мысль – всего лишь одну мысль – о твоих недостатках, но мысли этой будет достаточно для ухудшения твоего состояния. Или вдруг какой-то человек сделает по отношению к тебе что-то нехорошее, расстроит тебя, или просто произойдет что-то не очень хорошее, даже самое незначительное – все, считай, что пропал. Вот настоящая депрессия – депрессия вечная. Она может лишь трансформироваться, но она никогда не пройдет. Она имеет волчий голод и чем более пожирает тебя изнутри, тем ненасытнее становится, а потому прекратит только тогда, когда останутся лишь кости… когда ты вышибешь себе мозги из пистолета. – Я немного помолчал, после чего вновь продолжил: – Вот, Ваня, что такое депрессия. Потому называть ее грустью – моветон. Когда человеку грустно, он не хочет умереть (даже если внушает себе и другим обратное), а когда он находится в отчаянии, он всегда держит нож или пистолет наготове и в тот момент, когда последняя надежда умрет, он пустит их в дело.
Окончив речь, я швырнул окурок в сторону. Все время я старался не смотреть в лицо Щеголеву, но теперь повернулся. Он явно смешался (впрочем, я думаю, любой бы смешался), но уже спустя несколько секунд заулыбался, чуть ли не смеясь.
– Черт, как же я обожаю, когда ты на меня бомбишь!
Да, вот такая вот дружба… Наверное, всякий человек хочет видеть своего товарища в некоторой степени униженным и оскорбленным, для чего сам прилагает все усилия. Часто они швыряются друг в друга матерными словами, орут, злятся, а потом дружно смеются над этим. Странная вещь – лучшие друзья! Да и вообще крепкая дружба, как бы странно это ни звучало, частенько строится на оскорблениях (в шутку) и подзатыльниках.
– И вообще, прямо уж мне повезло! У меня вон какие проблемы с желудком! Или чем-то там.
– Сомневаюсь, что гастрит может довести человека до самоубийства, – скептически заметил я. – И это твое заболевание даже вот на столько, – я показал крохотную часть мизинца, – не сравнится с моими проблемами.
– Чел, ну что хоть у тебя за проблемы-то? А то я все время про них спрашиваю, а ты все время молчишь.
Слово «чел» еще никогда не бесило меня так сильно как сейчас.
– Промолчу и сегодня, – процедил я сквозь зубы.
– Ладно, ты давай не скисай. Все еще наладится.
Какая же затертая до дыр фраза. И какая, право, глупая! Всегда меня бесила, потому что ничего и никогда не наладится. А если и вдруг наладится, то спустя мгновение вновь рухнет ко всем чертям. Знаем, проходили уже. В этом гребаном мире по-другому и не бывает.
– Легко сказать, – выдавил из себя я.
– Я вот живу сегодняшним днем, никогда не грущу и все нормально, – сказал Щеголев через минуту молчания.
– В этом-то и заключается наша с тобой разница. Ты ни о чем особо не думаешь, в то время как мой мозг уже долгие годы разрывают сложные размышления, не дающие мне нормально жить. Из-за них я вижу, насколько ужасен этот мир, где нет ничего, ради чего стоило бы жить. Из-за них же я вижу, что вокруг творится тотальный хаос, но все люди словно этого не замечают, все они будто утратили прежние ориентиры и нормы. И лишь один я сюда не вписываюсь. Очень ужасно, смотря по сторонам, осознавать, что ты не вписываешься в этот мир, что ты родился не в то время и не в том месте.
Он просто пожал плечами, не найдя в голове ответа.
– Вот что у тебя на душе?
– Не знаю…
– А я знаю: лето и солнце. Или по крайней мере некоторый их эквивалент, не дающий грустить. А вот у меня на душе постоянная осень и тоска.
Некоторое время
