Энн Мэйджер - Лето перемен

У него екнуло сердце, когда он увидел этот устремленный на его губы взгляд.

– Почему?

– Потому что Парди – это не весь мир, а мне хочется увидеть как можно больше. А родители выезжают отсюда, только если им понадобилось купить новый насос, косилку или новый нож для трактора. Для них самое большое развлечение – прокатиться на нашем дряхлом пикапе и пообедать в закусочной «Бургер-Бой».

– Держу пари, что остальные города мало чем отличаются от нашего. Я, например, люблю Парди.

Она продолжала неотрывно смотреть на его рот. В нежном зеленом свете глаз читался откровенный сексуальный призыв. А в тихом, нежном голосе больше не было привычной издевки.

– И в Парди тебя тоже любят. Но я сюда не вписываюсь.

– Только потому, что не пытаешься. А мне ты нравишься, Фэнси.

– Тебе любая девчонка подойдет. – Она облизнула губы.

– Теперь – нет.

– Неужели?

– Ты особенная. – Он улыбнулся.

– Ты тоже, – мягко отозвалась она.

Он поднял ладонь к ее лицу и накрутил рыжий завиток на палец.

– У тебя самые красивые волосы на свете. Такие густые и мягкие. И вообще ты… очень красивая… когда не злишься.

– Может, я просто боялась быть с тобой доброй.

– Ты мне нравилась… даже когда злилась.

– Ты мне тоже.

Это был для него очень странный разговор, потому что обычно он не отличался многословием.

Она потянулась к нему с изысканной нежностью и поцеловала в губы, и эта внезапная жаркая сладость ее рта и легкая дрожь, пробежавшая по ее телу, когда он машинально ответил на поцелуй, ошеломили их. Оба на секунду онемели. И снова он готов был отстраниться, но ее руки обвились вокруг него, и она прижалась к нему с такой силой, что казалось: еще чуть-чуть – и жар ее тела расплавит их, сольет в единое целое. Его язык осторожно прикоснулся к кончику ее языка, и Фэнси в яростном порыве прильнула к нему еще теснее. Она была такой естественной, стонала и вздыхала, чуть ли не мурлыкала с самого начала поцелуя – во всяком случае, с ним. И поцелуй этот длился бесконечно долго, пока оба не начали задыхаться.

За несколько следующих недель он привык после школы и тренировок заезжать к ним на ферму, чтобы узнать, как ее здоровье. Он даже взял в библиотеке пару книг и прочитал их до последней страницы – просто для того, чтобы произвести на нее впечатление. Но она сама глотала по книжке в день, и упражнения в поцелуях ей нравились куда больше.

– Читать я могу и в одиночку, – однажды мудро заявила она и захлопнула его книгу. А потом провела его за угол веранды и прижалась к губам пылким поцелуем. – А… а этим в одиночку я заниматься не могу. И не хочу, даже если бы и могла. И ни с кем другим не хочу… – жарко выдохнула она.

Окрепнув после аварии, она стала придумывать причины для поездок в город. Дорога вела мимо фермы его отца, где Джим, как она и рассчитывала, работал на тракторе. Он махал ей, а она съезжала на обочину, останавливалась и наблюдала за ним.

Рядом с ней все остальные девчонки стали казаться ему слишком простыми, слишком скучными.

И он еще очень не скоро осознал, что сделал страшную ошибку, безумно влюбившись в девушку, которая отличалась от него как день от ночи, которая верила в мечты, а не в реальность, которая тосковала по звездам и луне в небе, в то время как ему нужна была лишь она одна.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Кормушка, которую Хейзл подвесила для птиц, раскачивалась на ветру. Фэнси должна быть в доме. Джим еще раз стукнул по входной двери и, упрямо набычившись, затоптался на крыльце. Первым делом он выяснит, намерена ли Фэнси продать ему ферму. А затем раз и навсегда покончит с этим наваждением между ним и Фэнси.

Так чего ж она не облегчит ему эту пытку и не откроет дверь? Горлан, этот никчемный пес, наскакивал на машину Джима, лаял до хрипоты, пока вконец не измотался. После чего виновато поджал хвост и улегся на подстилке у двери, словно по-прежнему дожидался Хейзл.

Джим снял свою неизменную ковбойскую шляпу и рукавом вытер капельки пота со лба. Он так долго и так упорно тарабанил в эту дубовую дверь, что чуть не разбил костяшки пальцев.

Он не сдержал протяжного раздраженного вздоха. Отступив от двери, взглянул на острые носы своих ковбойских, заляпанных грязью сапог. Он испачкался, пока чинил испорченный насос в одном из резервуаров.

Спустившись на одну ступеньку, Джим принялся счищать присохшую грязь. Затем вернулся к двери и снова постучал. Наконец, приник к высокому окну и, обмахиваясь шляпой, стал всматриваться сквозь занавески в сумрак дома.

Походив взад-вперед по крыльцу, он снова остановился перед окном. В самой темной части веранды виднелось любимое кресло-качалка Хейзл, напомнившее Джиму о тех вечерах, когда Фэнси усаживала его в это самое кресло, и они потягивали холодные напитки, болтали и перешептывались в промежутках между поцелуями.

Сладкий запах клевера, прогретого солнцем сена и созревающей ежевики словно приоткрыл дверцу в его сознании и выпустил воспоминания о том счастливом, безмятежном времени. Фэнси, конечно, не особенно интересовалась спортом и практически не общалась со сверстниками, но ее страсть к чтению отточила в ней богатейшее воображение. Она горела желанием побольше узнать о жизни вообще и о сексе в частности; она хотела испробовать с ним то, о чем писали в ее книжках. Ее чувственность проявилась уже с самого начала и очень быстро разгорелась до истинно женской сексуальности. Это-то и заставило его в конечном счете тоже пристраститься к чтению.

Веранда окружала дом с трех сторон, и Джим, громко окликая Фэнси, обошел ее из конца в конец. Никакого ответа – лишь нежное позвякивание колокольчиков Хейзл. Она любила эти колокольчики, подвешенные на разной высоте и отвечающие мелодичным звоном на малейшее дуновение ветерка.

Несмотря на молчание, Джим и не подумал уйти. Ведь машина-то, которую Фэнси взяла напрокат в Парди, так и стоит у въезда, рядом с древним «доджем» Хейзл!

Наконец, не выдержав, он изо всех сил толкнул дверь и вошел внутрь. Без напоминания Хейзл он, конечно, забыл вытереть при входе ноги. И вспомнил гораздо позже, когда заметил на полу комья засохшей грязи от своих сапог. Но дом без Хейзл показался ему холодным, темным и безжизненным, и он решил, что чистота, пожалуй, теперь не имеет значения.

Картины уже были сняты со стен и аккуратной стопкой сложены на полу. Тут же громоздились коробки со старыми джинсами, ботинками и любимыми широкополыми соломенными шляпами Хейзл.

Высокие каблуки его сапог вызывали гулкое эхо, когда он проходил по просторным, с высокими потолками комнатам. В гостиной он остановился, вынул из раскрытой коробки изумрудно-зеленую вазу и поднес ее к свету. Щелкнув по ней ногтем, прислушался к чистому хрустальному звону. Эта его привычка выводила Хейзл из себя: где бы она ни была в тот момент, она всегда летела к Джиму и отбирала у него вазу.