Диана Гамильтон - Прекрасная лгунья
Что он теперь подумает о ней? К лицу Милли прилила кровь, глаза наполнились слезами. Что она потаскушка, которая всегда к его услугам?
И, что еще хуже, Милли мучило сознание, будто она не хочет, чтобы он плохо думал о ней, что для нее важно, чтобы он думал хорошо, — самое важное на свете.
Но как ей доказать ему, что она вовсе не такая, что такое с ней случилось в первый раз, да и вообще — как заставить его выслушать ее, не говоря уж о том, чтобы поверить ей?
Самое нелепое — он ведь думает, что она Джилли, его бывшая любовница. Он не захочет и слушать ее объяснений, естественно, не захочет, да и к чему, если это просто возобновление прежних отношений.
Сгорая от стыда, Милли призналась самой себе, что была готова отдаться Чезаре. Если б их не прервали, все кончилось бы тем, к чему шло. Тогда бы он понял, он же не дурак. Она девственница, в отличие от Джилли.
Наконец блузка была надета и ее концы завязаны. Милли посмотрела из-под ресниц на Чезаре. Тот разговаривал по-итальянски — судя по интонации, о чем-то спрашивал. Потом сунул мобильник в рюкзак и стал надевать джинсы.
Быстро застегнув ремень, он подхватил рюкзак, закинул его на плечо и повернулся к Милли, словно только что вспомнил о ее существовании. Милли наклонила голову, стараясь скрыть горящее от стыда лицо.
— Бабушка упала, Роза говорит, что мы должны срочно вернуться. Отправляемся сейчас же, — хмуро проговорил Чезаре, трогаясь с места.
Милли нагнала его у самой тропы. Ее собственные проблемы уступили место беспокойству за старушку, которая ей понравилась с первой встречи.
— Она поранилась? Что случилось?
Чезаре хмуро взглянул на нее:
— Перелом ключицы и трещины на ребрах. Опасности для жизни нет, но такое потрясение в ее возрасте… — Его голос замер. Милли бессознательно тронула его за руку.
— Не расстраивайся так сильно, — сочувственно пробормотала она. — Мы скоро будем дома. Ты иди заводи вертолет или что там надо делать, а я быстро сбегаю в дом и вернусь. Вещи я оставлю здесь, некогда с ними возиться.
Чезаре посмотрел на маленькую руку, лежащую на его предплечье, потом на лицо. В прекрасных глазах светилось сочувствие, тонкое лицо выражало решимость и участие. Что-то шевельнулось в его сердце, и он тихо произнес:
— Лучше пойдем вместе. Я не хочу, чтобы ты сверзилась со скалы.
Разумно, сказала себе Милли, когда Чезаре взял ее за руку, помогая двигаться по крутой тропе. Ну конечно, он не хочет, чтобы она оступилась и упала, ему не до того, чтобы возиться с ней, решила Милли, отметая всякое иное объяснение его заботливости.
То, с какой стремительностью он пошел к дому, как только они оказались на вершине скалы, лишь подтвердило ее догадку. Когда запыхавшаяся Милли подошла, Чезаре уже успел сбегать в дом и ждал ее в джинсовой куртке на голое тело.
— Ты, правда, бросаешь здесь свои вещи?
— Конечно. У меня кое-что осталось на вилле, голой ходить не придется. — Эти слова, сорвавшиеся с языка непонятно как, вызвали мимолетную улыбку и удивленно приподнятую бровь на лице Чезаре, прежде чем он развернулся и широко зашагал к вертолетной площадке, предоставив Милли бежать следом, лихорадочно раздумывая, можно ли назвать любовью то, что она чувствует, и удивляясь, как такая мысль вообще пришла ей в голову.
Путь на вертолете, а потом на машине прошел в молчании. У виллы их встретила Роза.
Они с Чезаре быстро-быстро заговорили по-итальянски, Милли разобрала только одно слово — dottore[5], — и когда Чезаре направился к спальне бабушки, она пошла за ним, спеша узнать, как та себя чувствует.
Комната ничуть не изменилась после первого раза. Окна были открыты настежь, тюлевые занавески покачивались от легкого ветерка. Филомена с подвязанной рукой полусидела, опершись на подушки.
Чезаре подошел к бабушке и поднес к губам ее здоровую руку. Он что-то ей говорил, но Милли, замершая на пороге, не поняла ни слова, хотя по тону и так все было понятно.
Потом Чезаре повернулся в невысокому плотному человеку, который прятал стетоскоп в большой черный портфель, и стал торопливо расспрашивать его.
Чувствуя себя лишней и все еще в растерянности от того, что произошло утром между ней и Чезаре, Милли уже хотела было уйти, когда Филомена заметила ее.
— Моя дорогая, иди сюда, посиди со мной! — И без перехода: — Чезаре! Прошу тебя, говори по-английски!
Милли неуверенно направилась к кровати и чуть не споткнулась, когда Чезаре, круто развернувшись, уставился на нее, словно недоумевая, кто это.
Ну конечно, он снова забыл про нее и недоволен, что ему напомнили о ее существовании, с горечью подумала Милли. И никогда ей не стать центром его внимания, а ведь так хочется.
Заставив себя не думать об этом, Милли, пока Чезаре провожал врача, села на стул у кровати, улыбаясь больной:
— Бедненькая… Как вы себя чувствуете? Болит?
Старушка была бледна, но ее глаза улыбались, когда она ответила:
— Только когда двигаюсь. Это мне наказание за невнимательность.
— Как это случилось? — Милли легонько похлопала по лежащей на одеяле хрупкой руке, стараясь не обращать внимания на ощущение покалывания в затылке, говорившее о том, что темные глаза Чезаре устремлены на нее.
— Мы с Амалией гуляли по саду, и я так увлеклась болтовней, что не заметила ступеньку.
— А где графиня? — Чезаре остановился с другой стороны кровати. Милли опустила глаза.
— Когда меня унесли на носилках, она уехала домой. Так переполошилась! Решила, что будет мне мешать.
— Ну все, больше я не оставлю тебя с ней! — сурово проговорил Чезаре. — Тебя совсем нельзя оставлять одну, идешь и под ноги не смотришь!
— Внук, ты что ж это говоришь со мной как с ребенком!
Глядя на расстроенное лицо Филомены, Милли не выдержала. Она гневно посмотрела на Чезаре.
— Бабушка совсем не нуждается в ваших указаниях! Если не можете вести себя вежливо, так пойдите и выговаривайте кому-нибудь другому! — На лице Чезаре отразилось удивление, но Милли было все равно.
Насколько она успела понять, привычка командовать стала его второй натурой. За всю его жизнь никто еще, наверное, не говорил с ним таким тоном. Ничего, он это давно заслужил.
Филомена взяла Милли за руку и легко пожала.
— Прости, бабушка, — виновато сказал Чезаре. — Просто я беспокоюсь. Сейчас пойду узнаю насчет сиделки.
Он повернулся, чтобы идти, но его остановил голос Филомены:
— Я тебе запрещаю. Не хочу, чтобы тут крутился кто-то посторонний! Я не больна, просто надо полежать, пока все срастется. Со мной посидят по очереди Джилли и Роза.
