Лесли Мэримонт - Зов крови

— Знает совершенно определенно.

— Странная подружка.

— Эстер меня понимает. У нас с ней… нечто вроде соглашения.

— Хочешь сказать, что вас обоих интересует только секс?

Бертолд поморщился.

— Ну, я бы не сказал так грубо.

— А как бы ты сказал?

— Мы с ней любовники.

— Нет, это не так. Любовь не имеет никакого отношения к тому, чем вы занимаетесь.

Насмешка матери ошеломила Бертолда. Он не видел ничего постыдного в подобных рациональных и разумных отношениях между мужчиной и женщиной. Он никого не обижал этим, и уж тем более Эстер.

— У тебя очень старомодная точка зрения, — буркнул Бертолд.

Он повернулся, чтобы уйти, и увидел в дверях Хилду. В одной руке она держала бутылочку, в другой памперсы.

Интересно, слышала ли она наш разговор? — подумал Бертолд. Если неприязнь в ее взгляде являлась оценкой моего поведения, значит, она слышала о моих отношениях с Эстер.

— Прошу меня извинить, — пробормотал Бертолд, подходя к двери.

Хилда быстро отступила в сторону, пропуская его. Ее суетливость показалась Бертолду просто оскорбительной. Что она возомнила? Испугалась, что если прикоснется ко мне, то может заразиться?

Бертолд едва не рассмеялся. Вот если бы она знала, что я думал о ней в течение всего ужина, тогда да, тогда ей действительно стоило бы испугаться.

К счастью, все мысли о Хилде, похоже, отошли на задний план. Возможно, потому, что он нашел верный способ избавиться от этих мыслей раз и навсегда!

Выйдя в холл, Бертолд стремительно поднялся по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Через пять минут он спустился вниз уже гораздо спокойнее. Он обрел душевное спокойствие. Эстер сказала, что будет ждать, можно приезжать в любое время.

Разумная, сексуальная Эстер.

О, если бы было побольше таких женщин!

7

Хилда сидела молча, вжавшись в кожаное сиденье автомобиля, принадлежащего Бертолду Кертису, и отчаянно пыталась не обращать внимания на охватившую ее тревогу.

Как и следовало предполагать, она не испытывала удовольствия, находясь наедине с этим мужчиной в тесном пространстве автомобиля. Но в данный момент Хилде мешали даже не его широкие плечи. Ощущение неловкости и неудобства возникло еще в тот момент, когда она невольно подслушала разговор Фредерики с сыном.

А на признание Бертолда об отношениях с какой-то неведомой Эстер, основанных исключительно на сексе, Хилда как-то странно отреагировала. Нет, это было не презрение к Бертолду, которого следовало ожидать, а какое-то непонятное возбуждение.

Господи… возбуждение!

Хилду так потрясло это открытие, что она застыла на месте, приоткрыв рот. Сердце ее бешено колотилось, в воображении возникали эротические сцены, в которых партнершей Бертолда была не какая-то Эстер, а она сама!

И вот сейчас, пятнадцать минут спустя, шок не только не прошел, а даже усилился оттого, что это тревожное чувство не исчезало. Кожа Хилды покрылась мурашками от ощущения близости Бертолда.

Господи, да что со мной происходит?! Ведь мне не нравится этот крупный мужчина! Да и секс мне противен!

— Расскажите мне о вашей дружбе с Флорой, — резко прозвучали в мучительной тишине слова Бертолда.

— Для чего вам?

— Да просто так, — Бертолд хмыкнул, — ради разговора. Нам придется добираться до дома Флоры минимум полчаса. Вы же сказали, что это в Уайтчепле, да?

— Да, — пробормотала Хилда.

Уайтчепел, один из беднейших районов Ист-Энда, находился к востоку от Сити. Застроен он был старыми домами с маленькими квартирами, одну из них, на Док-стрит, и снимала Флора. Квартира была крохотной, но чистой, наверное, лучшего жилья Флора не могла себе позволить на пособие матери-одиночки.

— Ну так что же? — нетерпеливо напомнил Бертолд о своем вопросе.

Хилда пожала плечами. А почему бы и не рассказать ему? В конце концов, Флора мать его ребенка. И потом, лучше уж разговаривать, чем терзаться мыслями на тему, о которой она вообще предпочитала не думать.

И Хилда рассказала. Все, без утайки. Поведала всю правду, неприкрашенную, отвратительную. Ей даже понравилось наблюдать за его реакцией. Поначалу Бертолд был явно шокирован, но быстро сумел взять себя в руки. А поскольку он явно умел, когда хотел, хранить непроницаемое выражение лица, Хилде не удавалось понять, что он на самом деле думает.

Надо отдать ему должное, Бертолд не делал по ходу рассказа каких-то поверхностных замечаний, не выказывал фальшивого сочувствия. И, когда Хилда закончила первую часть своего повествования, вопросы Бертолда были не Жестокими, а просто уточняющими.

— Значит, когда ночью рухнула горящая крыша, похоронив под собой ваших матерей и нескольких… э-э-э… гостей, где вы с Флорой были в этот момент?

— На улице.

— На улице? Посреди ночи?

Хилда пожала плечами.

— В любом случае это было лучше, чем оставаться дома. Когда в порту ошвартовывался корабль, наши мамаши приводили в дом кучу клиентов. Те всегда много пили, вот я и уводила Флору от греха подальше. На нее, даже девятилетнюю, заглядывались мужчины.

— Боже мой… На девятилетнюю?

Бертолд замолчал, задумавшись, как так можно было жить. Хилду такие вопросы не мучили. Она прошла огонь, воду и медные трубы. Жизнь была очень трудной, и после смерти матерей Хилде приходилось продолжать оберегать Флору от посягательств мужчин.

А делать это с каждым годом становилось все труднее, слишком лакомым кусочком была Флора уже подростком. И хотя Хилда сейчас и сожалела о ссоре, она понимала, почему оставила подругу. Просто не смогла больше наблюдать за тем, как мужчины пользовались Флорой.

— И куда вы с Флорой направились после пожара? — задал Бертолд следующий вопрос.

— Нас забрали в приют.

— А как же ваши дедушки и бабушки?

— После смерти наших матерей социальные работники занялись поиском их родственников. Может, даже и нашли кого-то, но, наверное, никто не захотел взять к себе отпрысков блудных дочерей. Понимаете, у меня и у Флоры в свидетельствах о рождении указано: «отец неизвестен». А к тому времени, когда мы стали достаточно взрослыми, чтобы самим заняться поисками, дедушка и бабушка Флоры уже умерли. Я выяснила, что мои дедушка и трое дядей живут в Шотландии, написала им несколько писем. Через некоторое время один из дядей ответил, что мои письма очень расстроили дедушку и что моя мать — дурное семя, которое не принесло семье ничего, кроме позора и несчастий. А посему они будут благодарны, если я перестану писать и искать контактов с ними.

— Довольно сурово с их стороны.