Джулия Тиммон - Если любит – поймет

Максуэлл продолжительно смотрит на мою руку, какое-то время молчит и кивает на бутылку.

— Еще вина?

— Можно, — тотчас соглашаюсь я. Теперь у меня в душе разбушевалась буря и не очень-то волнует, понравится ли Максуэллу, что я не прочь остудить чувства алкоголем.

Он наполняет бокалы. Я делаю глоток. Нет, много пить не стоит, а то разболится голова. Наверное, я кажусь Максуэллу злопамятной и бессердечной, но если бы он мог почувствовать мою боль, если бы хоть на несколько минут смог оказаться на моем месте, наверняка все понял бы.

— Если тебе неприятно, мы можем закрыть эту тему, — мягко произносит он.

— Да, так, наверное, будет лучше, — отвечаю я. — Пришла к тебе в гости и разглагольствую о своих проблемах.

— О чем это говорит? — спрашивает он.

Я смотрю на него в недоумении.

— О том, что ты не прочь мне открыться, так? — ласково отвечает он на свой же вопрос.

Я сознаю, что действительно готова выложить ему все и что подсознательно жду от него помощи. Смешно. Мы начали с того, что он попросил меня быть его советчицей, и незаметно поменялись ролями.

Потупляюсь и киваю. Максуэлл осторожно берет мою руку, и мне уже от одного этого делается легче.

— Тогда расскажи все до конца, — нежно произносит он.

Я снова киваю, но не знаю, с чего начать.

— Твой отец до сих пор один? — пытается мне помочь Максуэлл.

Час от часу не легче! Одна неприятная для меня тема плавно перетекает в другую. Такое чувство, что мою душу взболтали и наверх поднялась вся муть и тяжелый осадок. Я долго молчу, глядя в тарелку с недоеденными креветками и крутя в руке бокал. Максуэлл терпеливо ждет.

— Нет, сейчас папа не один, — наконец произношу я, корча страдальческую гримасу. — Четыре года думать ни о ком другом не мог, все бредил мамой и страшно мучился. Мне, конечно, ничего особенного не говорил, но я все чувствовала. А теперь… — Моя рука вздрагивает, бокал резко наклоняется, и часть вина выплескивается на стол. — Ой, чуть не разбила… — виновато бормочу я.

— Подумаешь, какие мелочи! — Максуэлл вытирает лужицу салфеткой. — Если так тебе будет легче, разбей хоть все, что есть на столе.

Улыбаюсь. До чего же он мил и заботлив. По-моему, я этого не заслуживаю.

— Нет, спасибо. Устраивать погром не буду, лучше возьму себя в руки. — Пытаюсь изобразить на лице веселую улыбку, но чувствую, что выгляжу неестественно, и делаю еще один глоток вина. — Вот, теперь я почти в норме.

Максуэлл нежно похлопывает меня по руке.

— Не хитри. Я вижу, что вовсе ты не в норме. Я готов слушать тебя хоть целую ночь, но если ты не в том настроении или если тебя мучает этот разговор, можем отложить его или вообще о нем забыть.

— Нет! — выпаливаю я, почему-то пугаясь, что беседа сейчас завершится и мы больше никогда к ней не вернемся. — Я хочу сказать… Да, меня это все ужасно мучит, и если тебе не скучно слушать… — Густо краснею и снова опускаю глаза.

— Глупенькая, — бормочет Максуэлл, и его голос, проникая в самое сердце, начинает врачевать старые раны.

Я поднимаю глаза и в изумлении замираю.

— Разве может нагнать скуку то, о чем последнее время думаешь каждую свободную минутку? — полушепотом прибавляет Максуэлл.

Я удивленно повожу бровью.

— Да, Келли, — просто говорит Максуэлл. — Все мои мысли, как только появляется возможность не думать о работе, почему-то снова и снова возвращаются к тебе.

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами. Кажется, что, если я не расскажу ему о себе все до последней мелочи, чтобы еще больше сблизиться, совершу преступление.

— Мне интересно о тебе все-все, — говорит Максуэлл, открыто и серьезно глядя мне в глаза.

Он даже не пытается меня соблазнить, поэтому кажется настолько дорогим, что у меня перехватывает дыхание.

Чтобы вспомнить, на чем мы остановились, мне приходится поднапрячь память. Ах да…

— Год назад у папы появилась подружка, — говорю я, качая головой. — Лучше бы этого не случалось.

— Почему?

— Да потому, что она ему совсем не подходит! — в отчаянии восклицаю я. — На шестнадцать лет моложе, дважды разведена, с тремя детьми!

Я была уверена, что Максуэлл удивится и как-нибудь выразит, что разделяет мое негодование, но он лишь поджимает губы и переводит сосредоточенный взгляд куда-то на стол.

— Она бог знает откуда родом! — возмущенно продолжаю я. — Приезжала в Нью-Йорк время от времени, якобы по работе, и как-то раз явилась к отцу на прием. Уж не знаю, как ей удалось выведать, что он в разводе!

На пару мгновений умолкаю, но Максуэлл по-прежнему смотрит в стол.

— Она его охмурила, разумеется без всякой любви. — Злобно смеюсь. — А мой отец, хоть и чертовски умен, в некоторых вопросах наивен как ребенок. Она им пользуется, а он об этом даже не подозревает. — Глубоко вздыхаю. — В общем, из всей нашей семьи спокойно общаться можно только с бабушкой. Она живет в пригороде, в том же самом доме, что и двадцать пять лет назад. Только у нее отдыхаешь душой и переносишься мыслями в светлое прошлое.

Максуэлл медленно кивает, берет вилку и начинает постукивать черенком по столу. Я жду, что он скажет, не совсем понимая, дошел ли до него смысл моих слов. Может, зря я распиналась?

— А как ее зовут? — вдруг спрашивает он.

— Кого? Бабушку? — изумленно уточняю я.

Максуэлл хихикает.

— Да нет, женщину, с которой сошелся твой отец. Ты все называешь ее «она», будто у нее нет имени.

Я на миг замираю. Он что, издевается надо мной? Подтрунивает?

— Нет, само собой, у нее есть имя, — сдержанно отвечаю я. — Нина.

— Насколько я понимаю, ты ни с ней, ни с другом матери предпочитаешь не общаться?

— По-моему, это естественно. Более того, родители меня прекрасно понимают. — Поведение Максуэлла начинает сердить. К чему он ведет? Хочет убедить меня в том, что я должна сию секунду распахивать сердце для всех, кто бы ни оказался в объятиях отца и матери? Во-первых, я не святая; во-вторых, считаю, что это было бы крайне лицемерно, несерьезно и глупо.

Наверное, Максуэлл чувствует, насколько я взвинчена. Поэтому снова кладет руку на мою и легонько похлопывает по ней пальцами.

— Конечно, не мне рассуждать на подобные темы, — произносит он негромко и ласково. — Мои мать с отцом живут вместе и как будто не помышляют о разрыве. Но… — Он смотрит на меня с прищуром. — Тебе не кажется, что ты слишком категорично и однобоко судишь своих родителей?

— Однобоко?! — в гневе переспрашиваю я, резко убирая руку.

Максуэлл без тени обиды кивает.

— Только, прошу, постарайся успокоиться, — говорит он. На его губах появляется озорная улыбка, отчего следующая фраза не звучит оскорбительно и больше походит на шутку: — Или мы сейчас же прекратим этот разговор и ты никогда не узнаешь, что я обо всем этом думаю.