Патриция Хорст - Узор на снегу

— Я подумала, что буду им мешать, — нашла наконец приемлемый выход Лилиан. — Третье колесо, как говорят у вас.

К ее удивлению, он рассмеялся.

— На самом деле пятое, но я вас понимаю. Для Стеф на Викторе свет клином сошелся, и, когда он появляется, все остальные отступают в тень. Не только потому, что она относится к нему как к старшему брату, о котором всегда мечтала, но и потому, что находится во впечатлительном возрасте. Киношные красавцы, быстрые машины, бесшабашное отношение к жизни — все это кажется ей сейчас таким привлекательным.

— Но ведь он ей не отец. А она знает, что только на вас всегда сможет положиться.

— Да, я такой, — с кривой усмешкой сказал он. — Скучный, но надежный.

Вовсе нет, подумала Лилиан. Под внешней оболочкой кроется совсем другой человек; в нем таится скрытый огонь. Разве ее он уже не опалил, несмотря на все усилия уберечься?

Возможно, ей следует сказать ему об этом до своего отъезда из долины, но не сейчас. Не раньше, чем он выразит желание заглянуть за ее фасад и обнаружит там не богатую эгоцентричную женщину, не знающую, куда девать время, а нечто совсем другое.

— Нелегко пытаться играть роль и отца, и матери одновременно, — сказала она.

— Откуда вы знаете? — Тимоти искоса посмотрел на нее. — Вам приходилось делать это?

Она покачала головой.

— Нет. Я не была замужем.

— В наше время это не имеет значения.

— Для меня имеет, — твердо сказала Лилиан. — Я не склонна удовлетворяться половинкой пирожного и не стану требовать этого от ребенка.

— А что, если у вас нет выбора? Что, если один из родителей умер, как моя жена, или просто устал от своих обязанностей и погрузился в работу?

— Тогда, конечно, придется справляться одному, даже если…

— Даже если — что? — поторопил ее Тим, когда она замолчала. — Даже если это будет только второй сорт?

— Я просто хотела сказать, что мужчине, оставшемуся одному, воспитывать дочь особенно трудно.

— Иначе говоря, по-вашему, я не справляюсь?

Лилиан чувствовала его враждебность и понимала, что Тим хочет добиться, чтобы она посмотрела ему в глаза и взяла обратно свое обвинение.

Неужели она думала, что столь проницательный человек не поймет ее намеков и недомолвок? Или надеялась, что, не получив от нее немедленного ответа, он проявит вежливость и переведет разговор на другое? Лилиан медленно повернула голову и встретилась с ним взглядом.

— Возможно.

Тим в раздражении резко выдохнул.

— Какой же аспект я упустил? Или недельного знакомства вам не хватило, чтобы выяснить это?

— Стефани недостаточно… женственна.

— Женственна? — Он не скрывал сарказма. — Что вы имеете в виду? Что она не похожа на вас?

— Да нет, но…

— Ничего удивительного! Она родилась без серебряной ложки во рту, и ей не внушали, что весь мир существует только ради ее удовольствия.

— Если позволите, я закончу. Ей незачем походить ни на меня, ни на кого-либо другого. Стефани — это Стефани, и она очаровательна. А что касается моего детства, то вы совсем не знаете меня, чтобы судить так сурово, Тимоти.

— Я могу распознать испорченную девчонку, когда встречаю ее.

Лилиан вздохнула.

— Что я должна сделать, чтобы исправить первое впечатление? Натереть полы? Молить о прошении за то, что позволила раздражению взять верх и была резка, когда не получила заказанного номера? Что ж, прошу прощения. Тысячу раз. — Она потянулась к руке Тима и прижалась губами к его ладони. — Вот! За недосягаемостью ваших ног, целую руку.

Лилиан думала, что он отдернет ее. Но Тим вместо этого, обхватив ее подбородок, повернул лицом к себе.

— Зачем же такие жертвы? — пробормотал он, глядя в ее глаза. — Если уж на то пошло, я и сам был не в себе. Я не имею привычки нападать на гостей, но вы… — Его взгляд перекочевал на губы Лилиан и остановился. — Вы задели меня за живое замечанием о… о…

— Да? — Это слово повисло в воздухе вместе с облачком пара от ее дыхания, такого горячего, словно в легких все кипело. Как получается, что одним лишь взглядом, прикосновением он поселяет в ее душе такой хаос? Другим мужчинам этого не удавалось. Но он… О, он заставляет ее млеть от желания! Лилиан почувствовала, как подалась к нему, жадно желая изведать вкус его твердых губ.

Почувствовав опасность, Тим отодвинулся к дальнему концу сиденья.

— Нет никаких сомнений в том, что Стеф тоскует по матери, как и я тоскую по своей жене, и я не стану утверждать, что на нас это не сказывается. И я не так горд, чтобы пренебрегать добрыми советами близких нам людей. Так уж получилось, что вы не из их числа — вот и все.

— А что, если ваша дочь думает иначе? Что, если она обращается ко мне с вопросами, с которыми не может прийти к вам? Вы считаете, что я должна махнуть на нее рукой?

Он отбил какой-то ритм кулаком по ручке сиденья и, снова резко выдохнув, процедил сквозь зубы:

— Да нет. Но я бы предпочел, чтобы вы не поощряли ее откровенность.

— Почему?

Они уже приближались к нижней опоре подъемника.

— Потому что нет смысла привязываться к человеку, который уедет на будущей неделе, — сказал он, перекладывая обе палки в правую руку. — Через месяц вы станете просто именем в записной книжке. Через год она вряд ли вспомнит, встретив это имя, ваше лицо. Если быть предельно откровенным, Лилиан, то вы — несущественный эпизод в нашей жизни.

После ланча Лестер, руководитель развлекательной программы, организовал гулянье на озере, включавшее соревнования на коньках и игры для взрослых и старших детей. Малышей же ожидало катание на санках, запряженных Штикеном и Уйати. Обычно, когда позволяла работа, Тим на час-другой присоединялся к общему веселью. И не только потому, что гости любят, чтобы время от времени появлялся босс; он искренне наслаждался этими зимними играми. Как правило.

Но правила перестали действовать с того момента, как приехала Лилиан. Рядом с ней он чувствовал себя не профессионалом, а новичком, не способным нести ответственности ни за себя, ни за окружающих. Из-за нее обычные вещи казались сложными, что вызывало в бесхитростном человеке, вроде него, раздражение, которое было ему совсем ни к чему.

Она вмешивалась не в свои дела, а когда сказал ей об этом сегодня утром на подъемнике, серые глаза Лилиан наполнились такой обидой, что он готов был сквозь землю провалиться за свою бестактность. Она сбивала его с толку, доводила до грани эмоционального срыва. Ничего похожего он не испытывал с тех месяцев, которые последовали за смертью Морин. И это беспокоило его больше всего.