Сказка для Несмеяны (СИ) - Дмитриевна Алёна

Её подкинуло на кровати, поспешно и неуклюже из-за мешающего живота она слезла с постели и кинулась к двери…

— Стой! — спросонья хрипло крикнул ей Светозар. — Он жив! Жив… С ним Тихомир. Пожалуйста, постой.

Несмеяна обернулась. Светозар сел на постель, слегка покачиваясь.

Воспоминания возвращались постепенно. Вот она склоняется над грядкой, вот слышит плач, а вот ее Яшутка… И рука на глазах. Что они с ней сделали, проклятые ведуны?! Не пустили к сыну!

— Несмеяна, послушай…

Ее накрыло обидой и отчаянием. Она бросилась на мужа, замолотила кулаками ему по груди. А если бы… Если бы…

— Как ты мог! — воскликнула Несмеяна. — Он же мой сын! Мой сын! Ты не понимаешь…

Светозар встал, поймал ее руки за запястья, дернул на себя.

— Прекрати! — вдруг гаркнул он ей прямо в лицо. — Как я могу не понимать? Он ведь и мой сын.

От шока Несмеяна замерла. Он никогда на нее не кричал, никогда не хватал за руки, никогда не смотрел на нее зло.

— Он. И мой. Сын, — четко выговаривая каждое слово, повторил Светозар и выплюнул с горечью. — Это ты не понимаешь! И, кажется, никогда не поймешь…

А потом отпустил ее, слегка оттолкнув, и снова устало опустился на кровать. И Несмеяна заметила то, чего не увидела раньше. Пару морщин на лбу, которых давеча еще не было, и белую прядь в пшеничных волосах. И выглядел он так, будто…

— Ты колдовал…

— А должен был позволить ему страдать? — качнул головой Светозар. — Ничего… Лечить не калечить, все со мной в порядке… Но, Несмеяна, услышь меня. Он и мой ребенок. И я его люблю. Я тоже дал ему жизнь. И ему, и Климу, и тому, кого ты скоро родишь. Я их отец, понимаешь?

Он смотрел на нее как-то странно. С обреченностью. Будто бы она и правда не понимала и не могла понять. Но как это можно было не понять? Конечно же, это он был их отцом. Кто ж еще?

Или он говорил не об этом?..

— Я уже смирился, Несмеяна, — устало продолжил он. — Ты никогда меня не полюбишь, я никогда не буду тебе по-настоящему нужен. И если бы вместо меня был кто-то другой, ты бы относилась к нему так же. Но не лишай меня хотя бы наших детей. Не лишай меня их любви и права любить их.

Что-то в его словах растревожило, зацепило ее. Поймало, как рыбку на крючок. Несмеяна нахмурилась.

— Я все равно люблю тебя, — вздохнул Светозар и покачал головой. — Но порой это так тяжело. Тебе ведь все равно, есть я или нет. Ты ложишься со мной в постель только ради детей. А в остальное время, просто чтобы не обижать меня. Потому что так положено. Поначалу мне удавалось врать себе, говорить, что ты идешь ко мне и ради меня, что тебе просто нужно время. Но потом я слишком устал скрывать от самого себя правду.

Он вгляделся в ее большой круглый живот и вдруг улыбнулся.

— Удивительно, что дети совсем тебя не меняют. Другие толстеют, расползаются словно тесто в квашне, становятся сварливые, все жалуются… А ты какая была, такая и осталась. И никогда не изменишься… Ничего не изменится.

— Где Яшутка? — отчего-то напуганная признаниями мужа, шепотом спросила Несмеяна.

— У Тихомира.

Несмеяна кивнула и неуверенно сделала шаг назад. Светозар не попытался ее остановить или сказать что-либо еще. Поэтому она развернулась и пошла быстрее. У двери остановилась, обернулась. Светозар снова ложился в постель. Двигался он так, словно за последние сутки постарел лет на двадцать.

В опочивальне Тихомира окно оказалось закрыто ставнями, было сумрачно, пахло травами. Хозяин комнаты сидел за столом, на котором стояла горящая свеча, и что-то читал в ее неярком свете. Он повернул голову, когда Несмеяна постучала и осторожно заглянула внутрь, потом кивнул на кровать и снова вернулся к книге.

Ей было страшно. Она боялась того, что может увидеть. Яшутка — ее малыш — лежал к ней правой стороной лица, а левая была покрыта тканью, смоченной в отваре. Она подошла ближе, опустилась перед кроватью на колени, взяла в свою ладонь его тоненькую руку — словно веточка. И таким маленьким показался ей в этот момент ее сынок, про которого она еще с утра говорила, что он совсем взрослый мужчина. Сейчас он спал, явно околдованный, но Несмеяна не могла не признать, что это к лучшему. Нужно было поднять ткань и посмотреть, что под ней. Но ей казалось, что пока она не сделала этого, там ничего нет, пока она не увидела, не убедилась своими глазами, все еще может быть хорошо… Разумеется, это было не так. Наконец она собрала все мужество, что у нее нашлось, приподняла ткань, посмотрела несколько мгновений, опустила ее обратно и вцепилась зубами в ребро ладони, чтобы не завыть. Вся левая сторона лица ее младшего сына была покрыта шрамами, похожими на застывшее розовое месиво. Шрамы были и на лбу, тянулись к уху, и кое-где терялись в волосах.

Ладонь Тихомира легла ей на плечо, и его голос произнес уверенно и успокаивающе:

— Главное, что он жив. Что остался глаз. И ему уже не больно, Светозар исцелил все раны. Как мог исцелил, но никто из нас не смог бы сделать и этого.

Она все мычала и не могла остановиться. Он был такой крошечный, такой беззащитный, такой ранимый — ее мальчик. И вот теперь — это. Потому что не уследила. Она не уследила. И другие не уследили. Доверили Климу…

Клим.

— Когда он проснется? — с трудом спросила Несмеяна.

— Когда я решу, — ответил Тихомир.

— Не буди, пока не вернусь, — попросила она.

Тихомир кивнул.

Несмеяна поспешно вышла из комнаты. Настасья что-то тихо стряпала в женском угле. Увидела ее, отставила все, подошла, обняла порывисто.

— Ничего, ничего, — прошептала она. — Все наладится, боги не оставят…

Пока Несмеяна спускалась по лестнице, сумела совладать со слезами, но теперь они снова подступили, и она поспешно вывернулась из объятий свекрови. Нельзя сейчас было плакать. Нельзя было пугать и без того напуганного сына.

— Где Клим? — спросила она.

— В хлеву сидит, — вздохнула Настасья. — Не идет ни к кому.

Клим и правда нашелся в хлеву. Лежал на соломе, свернувшись клубочком, что маленький котенок, и смотрел, как жует сено их корова Груша. А стоило ему увидеть мать, затрясся весь и ударился в слезы. Несмеяна бросилась к нему, принялась обнимать и ласкать, но Клим затих не скоро, а когда немного успокоился и снова смог хоть чуть-чуть говорить, зашептал:

— Ты меня больше никогда-никогда любить не будешь? И батюшка не будет? И Яша? И бабушка, и дедушки, и дядьки?

— Ну что ты, глупый, что удумал? — ужаснулась Несмеяна. — Все тебя любят и любить будут.

— Но это ж я Яшутку в кузню привел, — снова заплакал он.

И сквозь всхлипы и несвязное бормотание Несмеяне удалось понять, что произошло. Четырехлетний Клим взял за руку трехлетнего Яшутку, за которым ему было поручено следить, и отвел туда, где было интересно: к отцу в кузню. А там остывали разложенные листы железа. Яков побежал, споткнулся и упал на них лицом.

— Мама, мама, — плакал Клим, — он так кричал, он умрет теперь, да?

— Нет, нет, нет… — твердила она, сама обмирая от ужаса, представляя, как это было. Как молодая нежная кожа соприкоснулась с раскаленным металлом. Как закричал ее сын.

Ее ребенку было больно.

— Мама, а вы правда-правда меня любить будете?

И, глотая собственные слезы, Несмеяна уверяла, что будут любить, и что он не виноват, и что Яшутка обязательно поправится, и будет играть с братом как и прежде.

— Пойдем к бабушке, — попросила она сына, когда он наконец затих. — Пойдем, Климушка. Бабушка тебя вкусненьким накормит. А я пока к Яшутке схожу.

В опочивальне Тихомира самого Тихомира не было, зато здесь обнаружился Светозар. Он сидел на кровати возле сына и держал его за руку. Когда дверь открылась, он обернулся. Несмеяна подошла ближе. Ткань с лица Яшутки уже сняли.

— Скоро проснется, — сказал Светозар. — Тихомир до конца будить не стал, сказал, ты хотела быть рядом.

Несмеяна кивнула, тогда Светозар встал, подхватил сына на руки, так легко, словно тот совсем ничего не весил, и понес из комнаты брата к ним в опочивальню, там уложил Якова на их кровать и накрыл пуховым одеялом. Подоткнул края. Вместе молча они сели на постель и принялись смотреть на сына.