Кошкин муж - Таня Балер
— Или она не осознаёт, что её попытки быть дружелюбной, смахивают на навязчивый флирт, — предложил дипломатичный Стас.
И зря.
В Любе и без того стали просыпаться некоторые инстинкты Кошкиных, а после выпитого на новоселье его традиционная понимающая и прощающая позиция кота Леопольда, пробудила в жене что-то тёмное.
— А ведь это такое неуважение! Жена, конечно, не стенка, но она ведь меня лично знает, мы из-за Тани каждые пару месяцев встречаемся, как так вообще можно?
— Три месяца назад она к моей руке прикоснулась, ничего критичного не произошло.
— А чего же ты тогда сбежал? — фыркнула Люба. — А я ещё отказала Виктору, как дурочка сказала, что мне в туалет надо, когда он отодвинулся, предлагая мне сесть рядом.
— А зачем тебе с ним сидеть? У нас стулья были, — запутался Стас и услышал то, что жёнушка изначально говорить не планировала, запретив себе вспоминать чуть хриплый голос сослуживца Вадима, который, не сводя с неё смеющихся глаз, пошутил, что должно быть у Тани есть какой-то скрытый талант, раз друг выбрал в жёны её, а не самую красивую сестру.
— Он ещё в армии от Вадима много слышал о семье его невесты и захотел со мной поболтать. А я вместо себя ему Машу подсунула. Надеюсь, эта крыска ему ни капельки не понравилась.
Мечта о старости
В воскресенье супруги вместе убрались в квартире и по видео созвонились с Дубравиным старшим.
О фабрике он с сыном разговаривал отдельно, пару раз в месяц интересуясь, как обстоят дела на предприятии, которому он посвятил всю жизнь, и только два года назад отдал наследнику бразды правления, выйдя из больницы после инфаркта. А связь по видео использовалась для того, чтобы порадовать Станислава Викторовича картинкой счастливой молодой ячейки общества, означающей, что его единственный сын смог перешагнуть ту драму, случившуюся накануне свадьбы, не поставил на себе крест из-за чувства вины, а живёт дальше, развивается и когда-нибудь продолжит славный род Дубравиных, заодно продлив и жизнь семейному делу.
Да-да, несмотря на то, что отца Стас узнал только в восемнадцать лет, живя вместе они довольно быстро нашли общий язык и искренне стали родными людьми.
И именно беспокойство о сильно сдавшем после выписки из больницы родителе, подтолкнуло его к идее с женитьбой.
Его папа признал, что уже не сможет вернуться к своему прежнему ритму жизни, и почти был готов воплотить свои мечты о тихой старости в доме, доставшемся ему в наследство от дяди. Обитал тот в селе в пятнадцати километрах от небольшого городка, находящегося в соседнем округе, и каждое лето в детстве и юности молодой Станислав Викторович проводил у дяди по два месяца, рыбача с ним, собирая грибы и помогая то перекладывать печку, то перестраивать баню, то расширять сарай. Став взрослым, он возвращался туда трижды. Один раз — проведать уже совсем старого дядьку, второй — похоронить его, а третий был через несколько лет после того, как он узнал о сыне.
Приняв, что ему уже шестьдесят, и он семейный человек, мужчина вложился в оставленный ему дядькой участок, сохранив в память о нём сарай и баню, но поставив новый дом со всеми удобствами, чтобы принимать там уже своих внуков.
И вот сам он после инфаркта созрел для жизни сельского жителя, а внуками не пахло, и разбитый сын кроме фабрики ничем не интересовался. Разве мог Станислав Викторович оставить его одного? Нет.
Да и как тут радоваться мирной старости, когда виноват в неприкаянности ребёнка? Сам бобылём проходил, так ещё и сыну не дал мужского воспитания, и теперь впечатлительный мальчик страдает и может навсегда остаться одиноким, коря себя за ошибку.
Дубравин старший почти убедил себя, что не заслужил спокойной старости, как вдруг сын всю неделю вечерами с кем-то пропадал, а потом привёл Любу Кошкину и сказал, что они хотят пожениться.
Новость неожиданная, но замечательная!
И вот через два месяца молодые скромно расписались, и Станислав Викторович со спокойной душой уехал воплощать мечту, веря, что уж Кошкины о Стасе позаботятся. Да и средняя дочь у них самая спокойная, если решила замуж пойти, то всё хорошо обдумала, дурить не будет и мужу не позволит.
Выходит, вступая в брак, невеста соблазнилась возможностью жить отдельно от дражайших родственников и больше не подстраиваться под их любвеобильные натуры, а жених руководствовался любовью и заботой в отношении отца?
Во время звонков, придуманных для поддержания спокойствия и благодушия Дубравина старшего, супруги обычно сидели в комнате Стаса, прижавшись к друг дружке, и говорили в камеру телефона чистую правду. Никаких там признаний в любви и намёков об интенсивной работе над наследниками, они рассказывали скучные мелочи из совместного проживания, доказывающие, что вечера они проводят вместе и без ругани делят домашние обязанности.
Уважение, взаимопонимание и компромиссы — для Любы и Стаса это залог доброго соседства, а для непосвящённых в условия их брака — признак взаимной любви идеальной пары.
В этот раз всё шло по обычному сценарию, пока мужчина не обмолвился о своём желании познакомить детей (а невестку он записал в дочери) со своей подругой Лидией. За последние месяцы супруги уже слышали это имя и между собой даже шутили, что Станислав Викторович в шестьдесят восемь лет найдёт себе первую невесту и решится на серьёзные отношения.
— Приеду к тебе на Новый год, сходим к ней в гости, — согласился Стас.
— Вместе приезжайте, а то я вам прошлый год испортил, когда приехал и вдвоём побыть не дал, а жену одну в праздники оставлять нельзя. Но до этого ещё два месяца, к тому времени мы, быть может, с Лидой жить вместе начнём, — подмигнул свёкор. — Если мне повезёт.
И вот пара снова на кухне, Люба ставит перед растерянным мужем кружку крепкого чая и как вчера делал он, слушает его возмущения и старается успокоить.
— У него сердце! Какие при его здоровье могут быть Лидии?
— Может у неё тоже сердце? Будут напоминать друг другу, когда какую таблетку пить.
В связи ухудшения здоровья лекарств Дубравину старшему прописали много, и Стас сам делал заказ, оплачивал и организовывал доставку прямо к отцу домой, чтобы тому не приходилось ехать в город и разыскивать их по всем аптекам, так что тема таблеток была животрепещущей. Но Люба напрасно её подняла.
— А что,
