Измена. Я только твоя. Лирическое начало (СИ) - Мари Соль

У Женьки в квартире была настоящая ель. Он притащил её из лесу! Нарушил закон.

— Маааленькой ёёёлочке холодно зимой! — напевал он в своё оправдание, — Иииз лесу ёёёёлочку взяли мы домой!

А мы с девчонками наряжали её, как могли. Лёля с собой принесла украшения странного вида.

— Это что за народное творчество? — съязвила Ника, беря у неё из пакета поделки. Там были гирлянды, снежинки, картонные звёзды и шишки.

— Это детишки мне подарили, — ответила Лёля. Она собиралась пойти в детский сад с января. Место нянечки освободилось. И мечта копошиться с чужими детьми, за неимением собственных, маячила на горизонте.

Ника купила набор украшений, из тех, что не терпят соседства. Украшенный блёстками зимний дуэт из шаров и сосулек, банты вместо дождика красного цвета. Я притащила «утиль» в стиле ретро. Стеклянные капельки, снег из цветной мишуры, медведи из дерева. Всё это чудо взяла за бесценок на барахолке. И теперь разномастный набор украшений превратил нашу ель в очумелого фрика из мира деревьев.

Самые главные споры возникли по поводу того, чем украсить макушку нарядного дерева.

— Звезда — это классика! — говорила я.

У Лёльки был шпиль.

— Это что за фиговина? Из пластилина? — скривилась Вероника.

— Это папье-маше, дура! — ответила Лёля.

— Это каменный век! — Ника достала огромный, разлапистый бант и отодвинула Лёльку.

Мы долго спорили, чем нарядить. Какой завершающий штрих предпочесть. Пока в зал не вошёл «добрый молодец». Женька хихикнул, достал из кармана какую-то вещь. И, подойдя, водрузил на макушку. Оказалось, трусы! И не просто трусы, а мужские. Притом ярко-алого цвета.

— Что это? — взвизгнула Лёлька.

— Жень, ты с ума сошёл? — Ника нахмурилась.

— Ты хоть стирал их? — добавила я.

— Обижаешь! В новый год во всём новом! Слыхала? — насупился Женька, и отобрал табурет. Из нас троих достать до макушки без табурета не смог бы никто, — Красный цвет, между прочим, к деньгам, — добавил он многозначительно, прежде чем выйти.

Магнитофон перематывал ленту. Стол наполнялся закусками. Лёлька, хозяйка от Бога, настругала салатов. Оливье и мимозу, селёдку под шубой и морковь с чесноком. Ника варила картошку, в духовке томились куриные бёдрышки.

Парни хватали нарезку, вынуждая меня подрезать. Они напомнили мне желторотых и вечно голодных юнцов, стайки которых атаковали меня в супермаркете. И дегустировать после такого налёта было нечего! Приходилось идти за «добавкой».

По телику шёл «Голубой огонёк», во дворе поджигали петарды. Картошка вскипела, и Лёлька достала «картофельный пресс».

— Давилка! — исправила Ника.

— Толкушка, — добавила я.

— У нас будет картошка в депрессии, — Вероника взяла сигарету.

— Форточку шире открой! — тут же вскрикнула Лёлька.

— Почему в депрессии? — не поняла я.

Ника вздохнула, будто речь шла о ней:

— Ну, потому, что подавленная.

Я улыбнулась:

— Придумала, что загадаешь?

— У неё одно желание — дрыснуть в Америку! — фыркнула Лёлька.

Желанием самой Лёльки было родить. А моим… стать актрисой. Такой, чтобы Витя гордился! Чтобы он приходил на спектакли с букетом в руках. Чтобы плакал, ну, или хотя бы смотрел неотрывно на сцену, где я исполняю одну из главных ролей.

— Да, представь себе, — бросила Ника.

Мы все, втроём, были в платьях. Моё — изумрудного цвета, с разрезом вдоль правой ноги и обнажённой спиной. Ника, подобно змее, обтянулась в изящное мини. Верх абсолютно закрыт, но сквозь ткань проступают изгибы. А Лёлька, в привычной манере, оделась в крахмальные рюши. Так что фартук ей шёл! Не в пример нам двоим.

Я присоседилась к Нике, взяла сигарету из пачки.

— А что мне, всю жизнь, прозябать рядом с вами? — съязвила подруга.

— Ой, больно нужна ты нам! Ну и вали в свою Америку. Уже который год просишь у деда Мороза, а он всё исполнить не может, — насупилась Лёлька.

Ника задумалась:

— Может просить надо как-то иначе?

— Наверное, он исполняет желания только послушных девочек. Ты хорошо вела себя в этом году? — уточнила я с серьёзным видом.

Ника вздохнула:

— Не очень.

Старый год проводили, а новый был встречен весёлыми криками. Ребята открыли шампанское, половина которого гейзером вылилась прочь из бутылки, затопила салат оливье. Лёлька громко ругалась на Женьку, а тот убеждал, что доест её «мокрый салат» несмотря ни на что.

Я ощущала такое безмерное счастье! На душе было тихо, спокойно. Хоть вокруг все ругались, и музыка пела и телик кричал. А мне было так хорошо, что не высказать вслух. Потому я молчала и тихо ловила твой взгляд.

Ты поднял бокал с недопитым шампанским:

— За нас? — предложил.

И я поддержала тебя, аккуратно коснулась бокала своим, под столом отыскала прохладные ступни.

Когда первую партию тостов озвучили, мы внезапно остались одни. Женька с Никой закрылись в туалете. Лёля с Саней болтали на кухне. А мы… обменялись подарками. Я завернула машинку в фольгу, нацепила открытку.

«Моему автолюбителю», — гласила надпись внутри. А чуть ниже было написано мелким курсивом: «Люблю тебя, Нюта».

Ты долго смотрел на строку, как будто читал её снова и снова.

— Открой! — торопливо запрыгала я.

Мне не терпелось увидеть твой взгляд. Ты собирал миниатюры машинок. У тебя их в коллекции было штук десять уже. Ты показывал мне каталог, рассуждая, каких габаритов машины в реальном размере, насколько мощный у них двигатель и как обустроен салон. Такой у тебя ещё не было! Точно.

— Блин! Это же Фиат раритетной модели, девятисотого года выпуска! — ты воззрился на копию. Она уместилась в ладони, — Нют! Он же дорогущий!

Я обвила руками за шею. Пальцы поймали твои завитки. Губы, жёсткие, чуть суховатые, пахли шампанским. А взгляд раболепно взирал на машинку. Минуя меня! Мне даже стало немного обидно. Я с ревностью вжалась губами в твой рот:

— Потом поиграешься с ней.

Ты усмехнулся, поставил подарок на полку. И, отыскав в общей куче тряпья свою куртку, долго исследовал правый карман.

— О! — крошечный свёрток лежал у тебя на ладони. А я не решалась присвоить его.

— Это тебе, — ты протянул, призывая поддаться.

Внутри оказался пакетик. В нём что-то сверкнуло.

— Это серебро, но сказали, оно не чернеет, — прокомментировал ты, когда я достала кулон на тончайшей цепочке. Камень был очень красивый, как капелька.

— Аметист настоящий, — ответил ты с гордостью.

— Дорогущий, наверно? — я покраснела. Представила, как ты его выбирал.

— Он в форме сердца, — сказал, игнорируя мой вопросительный взгляд.

— Действительно, — я пригляделась. Едва различимая выемка сверху