Елена Рождественская - Таинственный образ

Роман покрепче запахнулся в пальто. В комнате холодало. Дрова прогорели еще днем, когда он растопил печку для пришедшей Саши. Конечно, можно было бы набросить на себя еще и одеяла. Их у Романа было несколько. Но ими он закрыл картины — те тоже нуждались в тепле.

Ничего! До утра он не простудится. А там купит дрова в монастыре. Правда, денег в обрез, ну да на дрова хватит.

А днем он увидится с Наденькой! Какой ангел услышал его молитвы?! Но ведь услышал!

Ах, Саша — вестник надежды! Шварц улыбнулся: ведь и впрямь — вестник Надежды. Наденька… Надюша… Надежда всей жизни… Сколько раз Роман собирался с духом, чтобы подойти к этому ангелу небесному! И вдруг она сама прислала весточку, словно прознала про его желание. Какая славная девушка — прислала Сашу!

Интересно, а как Саша добралась до дому? Не попала ли в метель? После ее ухода такое началось! Круговерть, как в аду, — только к вечеру и стихло.

Понравился ли Наденьке портрет? Роман вскочил, как в лихорадке. И что он так разволновался? Конечно, понравился. Не мог не понравиться! Наденька такая нежная и добрая, она должна понять, что чувствовала душа влюбленного художника, пока он рисовал портрет.

А завтра на свидании Роман устроит ей сюрприз — и какой! Это будет как чудо — розы на снегу. Это будет совершенно невероятное — и снег, и розы! В жизни они не сходятся вместе — розы растут летом, а снег лежит зимой. Но Роман докажет возлюбленной, что для их любви нет ничего невозможного. Конечно, в оранжерее и розы можно купить зимой. Но на снегу они мгновенно завянут. А цветы, которые Роман преподнесет возлюбленной, не завянут никогда — ни в какой, даже самый лютый мороз. Они будут жить вечно, как и любовь Романа!

Правда… Роман вспомнил, как Саша старательно зашивала и латала его старенькую одежду. Придется предстать перед Наденькой в заплатках. У Романа круги пошли перед глазами, когда он представил прелестную Надин в ее собольем салопчике и себя в старом пальтишке. Кошмар! Позор! А вдруг кто увидит? Вдруг мадемуазель Надин застесняется нищего художника?!

Но тут уж ничего не попишешь… Денег на шубу нет. Или есть?

Роман стиснул тонкие пальцы. Костяшки хрустнули. Эх, если бы не его гордость, можно было бы и приодеться! Есть же сотня рублей, оставленная Василием Семеновичем. Новенькая казначейская бумажка с портретом покойной императрицы Екатерины Великой, за что и прозванная «Катенькой».

Вот только «Катенька» получена в результате совершенно незаслуженной оказии и потому должна быть возвращена владельцу. Короче говоря, хороша Глаша — да не наша. Вот и «Катенька» — чужая.

Правда, где искать владельца, Роман не знает. Но и тратить деньги не к лицу — хозяин ведь обещал вернуться. И что тогда Роман ему скажет? Я нашел ваши деньги да потратил? Это же бесчестно! Хотя… Судя по одежде хозяина, его собственной дорогущей песцовой шубе, сто рублей для него — небольшие деньги. Вот только как он оказался у стен Красносельского монастыря — для Романа загадка. Эдакие-то люди в каретах со слугами ездят. А Василий Семенович пешком пришел и в одиночку.

Роман тогда как раз чай грел. На стук в сени вышел. Кто-то мощным кулачищем стучал в дверь так, что она вот-вот с петель слетит. Открыл — обомлел. Уж на что он сам, Роман Шварц, даже в воинской части считался большого роста, но этот человечище повыше его самого был. Шуба до пола. Шапка на лицо съехала. Голос громовой:

— Впусти переночевать, хозяин! Да не бойся меня, я — смирный. Не обижу!

Роман отродясь никого не боялся. Гостя впустил. Удивился только:

— Отчего в мой ветхий дом? У меня не больно уютно да тепло. Вон направо — странноприимный монастырский дом. Там монахини любого пригреют со смирением.

— Любого, да не меня! — пробурчал странник. — Меня никто взять не осмелился. Смотри!

И пришедший сдернул меховую шапку.

Роман ахнул — все лицо странника словно горохом было усеяно кроваво-розовыми вздутиями.

— Видишь, беда какая! Проснулся недели три назад — а на лице черти горох отмолотили. Докторов приглашал — без результата. Знахарей созывал — без толку. Одна надежда осталась на икону Божьей Матери «Целительницы». Да только в монастыре меня на ночь не приветили — испугались. Но утром меня никто не остановит. К чудотворной иконе всем путь открыт. Разреши у тебя на ночной постой встать. Или тоже убоишься?

Роман фыркнул:

— По речи вашей, слышу я, что вы — не простой путник. Отчего же не снимете достойную комнату на постоялом дворе?

— Верно, заметил, друг. Я не из крестьян и не из горожан. Но кто — не скажу. Зовут меня Василий Семенович, а дальше и не пытай. Конечно, при беде мы все равны становимся. Но я не хочу огласки, потому и не могу пойти на постоялый двор. А вот про тебя мне все ведомо. Знаю, что человек ты — честный. Коли возьмешь на постой, болячки моей не испугаешься, и трепаться обо мне никому не станешь ни теперь, ни потом. Так ведь, Роман Иванович?

Удивленный, Шварц кивнул. Ну а незнакомец уже и в комнату прошел:

— Одно хочу знать: Шварц Иван Христианович тебе не родственник будет?

— Это мой отец! — Роман с осторожностью взглянул на гостя. Неужто тот вспомнит некрасивую историю с шулерством?

Но гость сказал:

— Знавал я его. Хороший был человек. Без удержу только. Начинал метать талью в картишки — остановиться не мог. Но в то, что он шулерство-вал, я до сих пор не верю.

— И я не верю! — проговорил Роман.

Это общее неверие и решило дело. Василий Семенович остался. Пили чай, подливая в него можжевеловую водочку, которая весьма кстати оказалась в необъятных карманах огромной шубы гостя.

Роман быстро попривык к лицу, обсыпанному странной сыпью. И вправду, мало ли у кого какой вид — лишь бы человек был хороший. Василий Семенович был шумным, властным, но, сразу видно, не плохим по натуре. Подливая за знакомство можжевеловку то в чашку, то в стакан, он даже попытался побуянить по русской привычке, но быстро сник, видать, сыпь от возлияний начала беспокоить. Лицо раскраснелось так, что Роман понял — надо закруглятся с застольем. Он расстелил гостю матрас на широком топчане поближе к печке. Тот укрылся своей огромной шубой, но сразу не заснул, бормотал, порываясь встать:

— Ты не думай, Роман, я тебя отблагодарю по-царски! Я добро помню!

Утром Василий Семенович, едва продрав глаза, отправился к святой иконе. Но под вечер вернулся, сказав:

— Велено мне три дня у «Целительницы» молиться. Так что еще тебя обременю, ты уж терпи.

Роман терпел. Тем более что гость оказался интересным собеседником и к тому же заинтересовался картинами Романа. Смотрел внимательно и даже советы кое-какие дал дельные насчет пропорций и композиции. Одно было нехорошо — Василий Семенович, как и покойный отец Романа, оказался завзятым картежником. Все уговаривал Романа сыграть по маленькой — хоть по полкопеечки, хоть просто на интерес. Молодой человек отказывался. Тогда гость вспыхивал и говорил что-то вроде: «Был бы ты в моем доме, я б тебя силком за ломберный стол усадил» или «Да великие князья от моей игры не отказывались, в пару мне садились с охотой, потому что я редко проигрываю!» Из этих слов Роман сделал вывод, что Василий Семенович — персона в высших кругах известная. С простым человеком царские родственники не станут дружбу водить да в картишки поигрывать. Но едва Роман задавал вопросы о том, кто же такой его гость, Василий Семенович отмахивался да отшучивался. А как-то и вовсе сказал: