Чужая жена – за долги (СИ) - Белая Яся
Он наматывает мои волосы на кулак и тычет меня лицом в вонючую лужу, как нашкодившего котёнка.
– Лижи, лижи, тварь! Хорошо лижи…
Не знаю, чем бы всё закончилось – наверное, я бы выполнила то, чего требовал этот урод. Я уже отупела от страха и боли, и готова была на что угодно, только бы это закончилось.
Но тут открывается дверь и вбегает Бык, размахивая… моим паспортом. За ним нарисовывается Рыба.
– Босс! Босс! Тут непонятки!
Вазир ревёт, но всё-таки отпускает меня и даже вроде бы забывает.
– Что у вас там ещё, шакалы паршивые?! – орёт он, направляясь к своим подельникам.
– Босс, – юлит Бык, – мы тут в её паспорт заглянули, ёпт… Так вот, ёпт… Она – Тихомирова.
– И? – вижу, как у Вазира ходят желваки и как он сжимает кулаки.
– Ну а должна же быть Доронина… так же, ёпт?
Не будь я сейчас так измочалена эмоционально, ухватилась бы за эту мысль. Но мне уже всё равно – Тихомирова я или Доронина, без разницы…
Лежу на ковре, куда недавно изверглась, свернувшись эмбрионом, обняв колени, и тихо всхлипываю. В голове – звенит пустота. Нет ни боли, ни отчаяния уже…
Только пустота…Холод… Одиночество…
Голоса звучат в отдалении, сквозь вату. Кажется, мужчины ругаются, спорят.
Потом меня хватают, тащат в ту комнату, где я уже была, и грубо швыряют на кровать.
Дверь защёлкивается на замок.
Но… по крайней мере меня больше не тронут…
Пока…
Глава 5
Шаги за дверью стихают. А в моей голове пульсирует только одно: Тихомирова – не Доронина... Кажется, этот факт здорово напугал бандитов! Правильно напугал. Потому что сейчас – сквозь туман сознания – доносится
бархатный голос Кирилла, заявляющий: «Ты – моя жена». Постепенно всё начинает укладываться по полочкам теперь, и я понимаю, что это значит. Без комментариев и пояснений. Я – его жена, а значит, он придет за мной. Вытащит из этого ада, вылечит все раны, закроет от всех бед. Потому что он – мой муж. А мой муж по-другому не может. Это я о нем знаю точно.
Понимание этого придает уверенности. Я приподнимаюсь на кровати на дрожащих руках.
Нужно перевести себя в порядок.
Кое-как доползаю до ванной. Включаю кран и умываюсь – вернее, тру лицо мылом так, что оно начинает краснеть. Накатывает воспоминание о случившемся, и к горлу снова подступает тошнота.
Бросаю взгляд на себя в зеркало – да уж, красотка. Как там Кирилл говорит: «Наваждение. Одержимость. Соблазн». Угу, тот ещё соблазн – губа разбита, по скуле расползается темный синяк, волосы дыбом, блузка разорвана и заляпана кровью. Всхлипываю от жалости к себе, обнимаю плечи руками, сползаю по стене. И мне снова чудится голос мужа, полный тревоги: «Любимая моя! ПоДареночка!». И будто наяву сильные руки обнимают меня, кутая в нежность.
Кир…Кирилл...Кирюшенька... Любимый мой...
Дура! Какой же я была дурой! Как можно не любить тебя, если ты – лучший на земле? То, что случилось со мной сегодня – наказание за глупость. Ведь за неё судьба всегда карает особенно строго.
Даже если ты не успеешь, даже я погибну в руках насильника, знай – я любила тебя. И умирая, буду шептать твоё имя.
Любовь, которая подобно весеннему паводку, затапливает всё мое существо – будто поднимает над всей грязью этого места, возносит над болью и унижением, через которые мне пришлось пройти. Даёт силы.
Откуда повелось, что любовь – слабость? Она – сила, самая могущественная на земле.
Я встаю, наспех принимаю ванну. Мыть голову мылом, правда, не решаюсь, а шампуня здесь нет. Кое-как застирываю белье и блузку – всё-таки стирать я не очень умею – развешиваю их на батарею и плетусь обратно в комнату. Там, в шкафу, я нахожу чистое постельное и старую растянутую майку...
Так, по крайней мере, у меня хоть создаётся ощущение чистоты. Прикрываю глаза – разумеется, сна никакого нет.
В голове – один Кирилл. Порой, мне кажется, что он отпечатался у меня на внутренней стороне век. И сейчас, закрыв глаза, я смотрю кино о нас, хоум-видео, больше похожее на сказку...
После нашей нереально красивой свадьбы, мы приехали домой (да, теперь дом Кирилла мне предстоит называть своим). В спальню он занёс меня на руках и бережно, как величайшую ценность, опустил на кровать...
Но я тут же отшатнулась от него, отползла подальше... Не знаю, что именно испугало меня: то ли голод в его глазах (он всю свадьбу смотрел на меня, как дикий зверь на кусок мяса), то ли перспектива боли (накануне моя лучшая подруга Марта поделилась со мной воспоминанием о своей дефлорации: «Крантец, как больно было! В меня будто нож воткнули и провернули. А потом ещё – горящие угли туда насыпали. Я орала так, что соседи сверху по батарее колотить начали. А Пашка, мой, бывший – всё не унимался, пыхтел, дёргался во мне. Плевать ему было на мои крики. Так то Пашка, которого не зря дразнили «дохлый огурец», потому что, скажу я тебе, «огурец» там реально – с палец. А у твоего, судя по всему, габариты о-го-го! Прикинь, как тебе больно будет?»)
В общем, я шарахнулась от него тогда, как чумная. И успела заметить, как помрачнело лицо Кирилла. Когда он сел на угол кровати, я перестала дышать.
– Дарина, – произнес он, и в голосе мне почудилось недовольство, – что происходит?
Я помотала головой и зажмурилась:
– Ничего... Просто... Ты мог оставить меня сейчас...
Но вместо того, чтобы уйти, он наоборот приблизился, взял меня за руку и выдал своё фирменное:
– Посмотри на меня.
Я вскинула на него испуганный взгляд. Мужская ладонь нежно легла мне на щеку, глаза Кирилла странно блестели, а ещё – я точно знала: он открыт передо мной, распахнут до всех тайников своей души.
– Мне жаль, – проговорил он, и в голосе его слышалась печаль, – что я произвожу впечатление чудовища, которое способно наброситься на невинную девушку и причинить ей боль. Это целиком моя вина, Дарина. Но всё-таки я осмелюсь попросить тебя верить мне. Я обещал беречь и лелеять тебя, и я намерен выполнить своё обещание. Веришь?
Я кивнула.
Он обнял и тихонько привлёк к себе, затем наклонился и поцеловал в уголок губ.
– Я не трону тебя, моя девочка, – прошептал он, – пока ты не будешь желать меня так же сильно, как я тебя.
– Насколько сильно? – я оттаяла и прогрелась в его руках.
– Так, что мутится рассудок. Так, что невозможность быть рядом причиняет почти физическую боль.
Он говорил это и осторожно целовал меня: щеки, шею, плечи...
Меня обдавало таким жаром, словно у него была высокая температура...
Поцелуи жглись.
– Так, – продолжал он, – что порой мне кажется, что кто-то проклял меня тобой. Потому что так желать женщину – это ненормально. Ты моя болезнь, моя одержимость, мой сладкий дурман...
Хрипловатый бархатный голос касается нежно, обволакивает, укутывает, чарует...
– Но каким бы сильным не было моё желание, я не трону тебя. Не бойся, моя хорошая, моя маленькая, моя чистая девочка.
И страх действительно ушел, я сама склонила голову ему на плечо. Мы переплели пальцы, и так и сидели, молча, слушая биение сердец друг друга.
Потом он поцеловал в волосы и тихо сказал:
– Отдыхай, любимая. Завтра, – бросил взгляд на свои изысканные брендовые часы, – вернее, уже сегодня самолёт.
Я удивилась:
– Мы разве куда-то летим?
В глазах Кирилла заиграли так красящие его лукавинки:
– Конечно, – тоном змея-искусителя проговорил он, – в свадебное путешествие на Сейшелы.
Я с визгом бросилась ему на шею. Тропические острова были моей давней мечтой. Но родители предпочитали более близкие курорты – Краснодарский край или Крым. Папа вообще не любит летать гражданской авиацией.
Кирилл лукаво и самодовольно улыбался:
– Благодарности принимаю только в поцелуйном эквиваленте.
Мне не жалко – я радостно целовала его. Кирилл замирал и даже, кажется, не дышал, пока я его благодарила.
– Тебе пора спать, – сказал он наконец, мягко отстраняя меня. – Осталось всего три часа сна.
