Рене Маори - Любовь и ревность. Хроники

Миша проснулся от лязга металлической двери. Сонным взглядом отыскал часы на стене – семь часов. Мать по тихому «свалила» на работу, а через пятнадцать минут заверещит будильник. Досматривать сон уже не было никакого смысла, да и желания. Под утро снилась подвыпившая мать и ее «мутные» алкаши-визитеры. Вчера обошлось – мать, хоть и пришла слегка навеселе, но никого в квартиру не привела. Душу подростка терзал непреходящий страх ожидания этих грубых нетрезвых гостей, старающихся выпихнуть его поскорее за дверь, невзирая на время суток. Как правило, эти визиты случались поздним вечером или ночью. В такие моменты Миша люто ненавидел мать, за ее неспособность найти себе приличного мужика, ему – отчима, способного обеспечить их материально. Своего отца он не помнил, сомневался даже – существовал ли он вообще. По его глубокому убеждению, в отсутствии мужчины в их семье была виновата мать. Как, собственно говоря, и во всех остальных его бедах и несчастьях.

Поеживаясь спросонья, Миша оделся в школьную форму. Большим разнообразием его гардероб не отличался. Например, этот безвкусный синий костюм достался ему по какой-то социальной программе, по дешевке. Были еще пара китайских джинсов, три-четыре рубашки, разной степени ветхости, да пара шерстяных свитеров, подаренных матери сердобольными людьми. Кое-как заправив постель, точнее старый плюшевый диван, служившим ему ночным пристанищем, подросток прошел на кухню. Чайник оказался холодным – значит, мать ушла без завтрака. Пришлось самому наливать воду и ставить чайник на газ, по поводу чего Миша не преминул отпустить злое замечание вслед ушедшей матери. Ожидая кипятка, заглянул в ванную, плеснул в лицо несколько капель холодной воды – умылся. Задумчиво оглядел себя в зеркале. Круглое лицо, небольшие, близко посаженные глаза, скорее серые, чем синие. Несколько крупноватый нос, замученный хроническим гайморитом, полноватые губы – слишком мало волевого мужского в его портрете. А откуда взяться, при отсутствии отца? Еще эти прямые, редкие волосы и прыщи – год назад он был от них почти в восторге. Он почему-то думал, что вслед за прыщами должны появиться усы. Но вот прыщи уже порядком надоели, а на усы нет даже намека. Миша согнул руки, напрягая бицепсы, поводил плечами из стороны в сторону. Не впечатляет. При росте в сто шестьдесят два сантиметра (нормально для пятнадцати лет), весил он всего килограммов сорок пять, что, по его мнению, было следствием плохого питания и отсутствия спортивных тренажеров. Опять виновата мать. Это от нее он унаследовал худосочную фигуру и покатые плечи, а ее безалаберное отношение к жизни лишило ребенка нормальных материальных условий…

От горьких дум его отвлек свисток чайника. Привычно ссутулившись, Миша побрел на кухню. Налив в кружку жидкой заварки, залил ее кипятком. В большой эмалированной кастрюле, заменявшей им с матерью хлебницу, нашелся кусок слегка зачерствевшего батона. Намазав его маргарином (сливочное масло в их доме водилось куда реже портвейна), Миша заглянул в сахарницу – пусто. Лишь небольшие желтоватые наплывы на пластмассовых стенках – следы от посещения сахарницы мокрой ложки. Чертыхнувшись, подросток прошел в прихожую, у него в куртке должны были остаться несколько конфет – карамель подушечки без фантиков, с начинкой из повидла. Эти дешевые конфеты он купил вчера в коммерческой палатке, для одного веселого развлечения. Губы его растянулись в довольной ухмылке, когда рука нащупала в кармане несколько слипшихся карамелек.

Часто, проходя мимо Дома малютки, подросток иногда видел, как жадно эти едва ковыляющие карапузы набрасываются на редкие гостинцы от сердобольных прохожих – чаще пожилых женщин. Купив на случайные деньги сто пятьдесят грамм «дулькиной радости» (так называла эти карамельки его мать), Миша целенаправленно направился к детскому приюту. Дождавшись, когда малюток вывели погулять, и пожилая воспитательница увлеклась вязанием, пригревшись на мартовском солнышке, подросток начал швырять малышам по две-три конфетки прямо в подтаявшее снежное крошево. Пока воспитательница не среагировала на писк и возню своих подопечных, Миша вволю натешился, наблюдая как эти недотепы, толкая друг друга и пища, выкапывали из грязного снега карамельки, засовывая их себе в рот вместе со снегом. Не обошлось без драки и слез – ну, прямо зверьки! Убегая под возмущенные крики старушки, Миша вчера пожалел, что его забаву грубо прервали, а смотри-ка, конфетки самому пригодились.

Уже выходя из дому, Миша наткнулся на лист бумаги, прилепленного кусочком жвачки к дверце одежного шкафа. На нем почерком матери было нацарапано: «Мишаня, сыночек, прости дорогой, что ничего не сготовила к завтраку. Вечером будет что-нибудь вкусненькое. Обещаю. Мама». Подросток в раздражении сорвал листок, смял его и бросил в угол. Он много раз уже просил не называть его Мишаней, ему и кличку на улице приклеили с ее подачи – «Масяня». Да и в подобные обещания он категорически не верил, раз появятся деньги, значит, вечером напьется и может привести своих дружков-алкашей.

В школу Миша ходил как на каторгу. Учиться он не любил, способностей к учебе у него не было, но двойки получать боялся – ругались классный руководитель, завуч и мать. Зубрить уроки тоже не хотел – не дай Бог в хорошисты или отличники попадешь, которых демонстративно презирала школьная шпана. Шпану Миша боялся даже больше, чем завуча. Друзей у него в классе не было – застенчивый с детства, бедно одетый паренек, без особых талантов, он не вызвал интереса у сверстников. С первого класса он стал главным объектом для насмешек и издевательств у более смелых и более сытых одноклассников. С самого начала он не смог дать отпора сверстникам, а потому был «записан» в классные «чморики». Он уже смирился с этой ролью, мечтая поскорее как-нибудь окончить школу и уехать куда-нибудь подальше – «начать новую жизнь». Эту «новую жизнь» он пока представлял себе смутно, но твердо был уверен, что в этой жизни не будет пьяной матери, будет уважение окружающих и, обязательно, много денег.

Отсидев три урока, почти без приключений, перед четвертым Миша пошел к классному руководителю. На следующем уроке, геометрии, учитель грозился вызвать его к доске. Тему Миша не понял, как ни старался вчитываться в учебник, а значит, двойка была неизбежна, как восход солнца. Просто сбежать с уроков он побоялся, поэтому решил отпроситься у «классной». Жанна Геннадиевна сидела в учительской за своим обычным столом. Напустив на себя печально-озабоченный вид, подросток жалостливым голосом заскулил:

– Жанна Геннадьна, можно мне уйти с уроков?

– А что стряслось, Сотников?