Барбара Уоллес - Запомни: ты моя
Нико изменился в лице.
– Ты о чем?
– Я сегодня же вечером уеду во Флоренцию.
– Ты убегаешь?
– Я не могу оставаться. Больше не могу.
– Но палаццо… А твои планы переоборудовать дом, превратить его в отель? Неужели ты собираешься покинуть Палаццо ди Компарино?
Луиза съежилась. Чувства, которые Нико испытывал к палаццо, не были ни для кого секретом. В его глазах наверняка то, что она слишком долго не появлялась, чтобы подтвердить свои права на собственность, выглядело не меньшим преступлением, чем то, что сделал Стивен. Конечно, у нее были веские причины, чтобы откладывать приезд, но он этого не знал.
– Ты видел, что обо мне написано? Тот тип, которого ты выкинул с террасы, вероятно, сейчас ходит по деревне и выкапывает грязь. А то, что не удастся раскопать, он выдумает. Все что угодно, лишь бы продать в газеты.
– И что из этого?
– То, что я окажу услугу Монте-Каланетти, если уеду. Город сейчас на пике развития. Я не хочу этого испортить. – Не в силах вынести его взгляда, Луиза встала и отошла в дальний конец комнаты, как можно дальше от окон… и от Нико. На стене висел гобелен, и Луиза уставилась на замысловатый узор коричневых нитей. – Пусть лучше палаццо пустует, чем на город ляжет клеймо дома, где жила Сладкая Луиза, – сказала она.
– Как благородно – убежать, не попрощавшись с друзьями. Ты ведь именно так намерена поступить? Уехать, не сказав «до свидания»?
– Можно подумать, что людям не все равно. Поверь, все будут только рады, если я уеду.
– Рады? Ты сказала, что мы будем рады? – Послышались шаги, и она ощутила у себя на плече руку, которая резко развернула ее, и она оказалась лицом к сверкающим карим глазам. Злым, горящим праведным гневом.
Ей показалось, что Нико поднял руку, и она непроизвольно дернулась в сторону.
Madonna mia, неужели она подумала, что он ее ударит? Нико запустил пальцы в волосы, чувствуя, что у него дрожит рука. Он хотел стукнуть кулаком, но… чтобы ударить Луизу? Никогда. Руки чесались ударить по стене, по жалкой физиономии этого папарацци. Хоть спиртное немного его успокоило, но гнев, охвативший его, когда он узнал новости, до конца не оставлял. И другое, не совсем понятное чувство сжимало грудь стальным обручем.
Как она может вот так взять и уехать из Монте-Каланетти? Девять месяцев они относились к ней как к своей, а она считает, что им все равно. Неужели она такого низкого о них мнения?
– Если ты веришь, что мы из-за каких-то статей со сплетнями будем думать о тебе плохо, то тогда, наверное, тебе следует уехать куда-нибудь в другое место, – сказал он. – После стольких месяцев ты могла бы понять, что люди в Монте-Каланетти не столь глупы.
– И Доминик Мерлони тоже?
Банкир? А он здесь при чем?
– Он отменил нашу встречу, как только появились новости. И он не единственный, кто отвернется от меня. Он просто сделал это первым.
– Доминик Мерлони – жалкий тип, который полагает, что все в деревне должны его боготворить, потому что он когда-то играл в футбол за Геную.
– Сегодня утром ты говорил о нем другое.
– Сегодня утром я был вежлив. Я имею в виду людей, мнение которых важно. Мнение Дани, например. Твоей лучшей подруги. Ты считаешь ее настолько подлой?
– Нет, конечно. Но Дани ко всем хорошо относится.
– Да, но ты хотела уехать, даже не попрощавшись с ней.
– Я уже говорила тебе, я…
– Да-да, ты оказываешь деревне услугу. Давай устроим благословение святой Луизы-мученицы. Она уезжает из Палаццо ди Компарино ради благополучия жителей.
Луиза стояла, обхватив себя руками, словно это не давало ей упасть. Где та высокомерная американка, бросавшая ему вызов каждым жестом? Она была как шершень, готовая наброситься, стоило потревожить ее гнездо.
– Не понимаю, почему тебя это так волнует, – пробормотала она.
Нико и сам не знал. Знал только, что непонятные чувства сдавили грудь. Видя, как Луиза замыкается в себе, все, о чем он мог думать – это обхватить ее за плечи и встряхнуть, чтобы поселить в ней желание бороться.
Нико вернулся к шкафу, достал из бара чистый стакан и налил настойки себе и ей. Подойдя к Луизе, он протянул ей стакан.
– Вот – выпей. Может, тогда ты станешь мыслить яснее. – Может это касается и его.
– Мне не это нужно, – ответила она, но стакан взяла. – Мне нужно уехать из города.
– И куда ты отправишься?
– Не знаю. В Африку. В Новую Зеландию. Туда, где не смогут меня найти. Что-нибудь придумаю. Пока что знаю одно: мне необходимо уехать.
– Нет, черт возьми! – Он со стуком поставил бутылку на полку. – Ты не можешь это сделать!
Воздух между ними накалился. Нико смотрел на Луизу. Стакан дрожал в ее ладонях. Ему стало стыдно. С каких это пор он орет и готов все кругом разнести?
Сделав глубокий вдох, он начал снова, на этот раз ровным, негромким голосом:
– Уехать из города – это самое неразумное, что ты можешь сделать.
– Как ты можешь такое говорить?
Ему в голову приходило много ответов, но ни один из них не решал полностью проблемы и не был до конца правдивым. Правдивый и полный ответ гнездился где-то в подсознании.
– Потому что ты нужна городу, – сказал он, зацепившись за первое разумное объяснение. – Ты стала важной частью нашего города. Что бы ты ни говорила, но… люди верят в тебя. К тому же, – добавил он, – если ты убежишь, желтая пресса одержит победу, а люди поверят тому, что написано… и история прозвучит правдиво. Ты этого хочешь? Возродить Сладкую Луизу?
– Нет.
– Тогда останься и покажи всему миру, что скрывать нечего. Что статьи в прессе не что иное, как сплетни.
Она молча уставилась в стакан с наливкой.
– Что, если ты ошибаешься? – наконец прошептала она.
– Я не ошибаюсь. Что бы ни случилось, на твоей стороне уже есть три человека.
– Но в прошлый раз… – Она покачала головой.
– В прошлый раз был суд, на этот раз всего лишь слухи. Через несколько дней пресса займется новым скандалом и все забудут о Сладкой Луизе. Ты ведь сможешь пережить пару дней слухов, правда?
– Ты понятия не имеешь, сколько слухов я пережила в жизни, – ответила она, подняв наконец лицо.
Он заметил в ее глазах искру, крошечный отблеск былого огня. Он этого ожидал, и это произошло.
– О'кей. Значит, договорились. Ты остаешься.
Луиза приоткрыла рот, чтобы ответить, и замерла.
Пальцы с такой силой сжали стакан, что побелели. Нико тоже услышал шорох на террасе и в третий раз менее чем за час пришел в ярость. Сейчас даже целый ящик горькой настойки не удержит его от убийства всей итальянской медиабратии.
– Жди здесь, – одними губами произнес он, бесшумно подошел к двери на террасу, которую они забыли закрыть, и заглянул за косяк. Еще шорох, потом порхание, и мимо лица пролетел жаворонок.
