Клинок трех царств - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Знак к началу Купальского празднества в Киеве издревле подавали князья. На Святой горе собирали «огненные ворота», в начале сумерек добывали «живой огонь» и зажигали костер, который было видно издали. Трижды прозвучал с вершины горы могучий турий рог. Перед глазами собравшихся старейшин Святослав разжег новый огонь, запалил высокий, собранный из сухих жердей и хвороста костер, а вслед за ним – кучу веток, собранную над жертвенником. Пока огонь горел, трубили рога, стучали бубны и колотушки, отгоняя прочь всякое зло, люди бросали в пламя подношения рассерженным богам – яйца, куски хлеба, мяса. Тем временем внизу, на берегах речек и ручьев, один за другим открывались огненные глаза костров. Когда куча веток над жертвенником сгорела и осыпалась, этих малых костров уже виднелись десятки, и снизу к вершине Святой горы тоже неслись голоса турьих рогов и грохот бубнов. Сама гора содрогалась, сбрасывая оковы зла.
Старейшины остались пировать на Святой горе. Святослав зарезал белого барана, возложил голову на жертвенник. На земле расстелили шкуры, расставили угощение. Всякий старейшина относил часть своих припасов на камень, отливал пива или меда; стекая по нагретому камню, они шипели, выбрасывая облачка пара, золотистые капли падали в угли, и вскоре камень уже блестел.
Молодые гуляли близ воды. Каждая ватага брала своего «Ярилу» и носила по лугам вдоль реки, а девушки шли следом и пели:
Как хмель на тычинушку завивается,
Отрок с батюшкой договаривается:
Ярила, Ярилушка!
Отдай ты мне дочку,
Дочку чернобровую,
Ярила, Ярилушка!
Дам тебе вено —
Три воза сена,
Ярила, Ярилушка!
Трех коней запряг,
Да семерых собак,
Ярила, Ярилушка!
Да корову круторогу —
Отдай дочку черноброву!
У каждого костра пировали, между кострами водил круги, плясали, били в бубны и гудели в рога, отгоняя невидимых злыдней бурным людским весельем. Сгинул недавний страх, отступили толки о смертях и несчастьях. Парни и девки позабыли бесов и помышляли, как положено, друг о друге, каждый выискивал в толпе желанное лицо – или уже сжимал чью-то руку.
Самыми многолюдными были берега ручья под названием Клов, впадавшего в Лыбедь. В Кловском бору хорошо было искать жар-цвет, и многие, кто заранее выбрал себе пару, с нетерпением ждали, когда густеющая тьма откроет дорогу к поискам счастья.
Правена с утра еще не видела Торлейва, но искала его глазами как-то робко, будто втайне от себя самой. По-прежнему она не знала никого красивее и лучше, но весенний хмель надежд растаял. Она хотела увидеть его, как в ненастный день хочется видеть солнце – от одного взгляда на его лицо на душе становилось светлее, – но уже не ждала от этих встреч перемен в своей судьбе. Эти надежды и раньше-то были немногим весомее тумана, а теперь проклятые бесы и вовсе все запутали. Если даже Вуефаст откажется брать дочь Мистины в семью, то разве осмелится Хрольв взять в зятья любимого племянника Мистины! Торлейв – первый стрыйный брат самому Святославу, но все знали, на чьей он стороне в противостоянии Олеговой горы и Святой. Это если еще сам Торлейв вспомнил бы, что есть на свете такая Правемира, Хрольвова дочь…
– Правена! Будь цела!
Кто-то вдруг взял ее за руку, и сердце оборвалось. Едва услышав молодой мужской голос, она мысленно увидела рядом с собой Торлейва – и все здравые доводы растворились без следа. Позови он ее – она пойдет за ним куда угодно.
Правена обернулась, и похолодело в груди от разочарования – это был Унегость.
– Будь цел! – Чтобы не показаться грубой, она заставила себя улыбнуться и даже поцеловала его в щеку: сегодня полагается.
Унегость прихватил ее за талию и попытался поцеловать в губы; Правена отвернула лицо, смеясь, будто это шутка. Сразу было видно: он чем-то взбудоражен, взволнован, полон тревожного ожидания.
– Пойдем, прогуляемся. – Унегость завладел ее рукой и потянул прочь от реки, к зарослям. – Жар-цвет поищем. Ну, пойдем, я тебе кое-что важное скажу.
– Я, с тобой? – Правена высвободила руку, от удивления распахнув глаза. – Ты бесюки объелся! У тебя невеста есть – или ты меня с Витляной спутал?
Она быстро огляделась, но Витляны не увидела – а ведь недавно была здесь, возглавляла пляски вокруг «Ярилы». Отказать ей в этой чести даже Желькины дочери не посмели – Мистина ведь еще не был изгнан и не утратил своего могущества.
– Да что Витляна. – Унегость снова взял ее за руку и оттащил в сторону от толпы смеющихся девок и задирающих их паробков. – Не нужна мне Витляна. Ты мне всегда по нраву была, я бы давно к тебе посватался, да старик был упрям.
– Теперь-то и вовсе! Ты с Витляной обручен, ваши отцы по рукам ударили!
– Отец и сам не рад. – Унегость снова обнял ее и зашептал прямо в ухо: – Он того обронил нынче утром… мол, со Свенельдичем свяжешься – не рад будешь, если я сам свою судьбу решу, и добро на том. Не хочет он со Свенельдичами родниться, как бы с того не было нам беды. Они, Свенельдичи, лукавы, как змеи, сами вывернутся, а другого кого утопят. Пойдем со мной. Уйдем на ночь, а утром я тебя к отцу приведу, клянусь землей-матерью.
Правену затрясло. Мысли рвались сразу в две стороны: о себе – и о Витляне. Не то чтобы Витляна когда-нибудь выказывала любовь к жениху, но раз она легко покорилась отцовскому решению, значит, он ей не противен. Правена знала: Витляна не из тех, кто раскрывает свое сердце даже подругам, но и безвольной ее не назовешь. Если Витляна собиралась замуж за Унегостя, стало быть, любит его! Они красивая пара: у нее коса медово-рыжеватая, у него русые кудри тоже явственно отливают рыжиной, она тонкая, он плотный, как будто нарочно боги их в пару слепили. А саму Правену никогда к Унегостю не тянуло. Взор ее скользил к Торлейву, к его золотистым волосам, серым с легкой прозеленью глазам, светлой улыбке, задорно-горделивому лицу. Она рассталась с надеждой, но Унегость от этого ей милее не стал.
А даже пусть бы
