Джейн Фэйзер - Клевета
Нет, нет, нет, нет! Ее сюда поместили вовсе не для того, чтобы уморить до смерти.
Медленно, но мысли стали восстанавливать свой обычный ход. И вдруг она словно бы увидела перед глазами слова: «Тебя бросили сюда не для того, чтобы ты умерла». Она слышала их. Они сами собой сорвались с ее языка.
«Аврора в целости и сохранности, и однажды они прикажут освободить ее из подземелья. Но когда? Крысы, змеи, жуки, пауки, мокрицы»… Прежде чем она успела снова взять себя в руки, очередной вопль вырвался из ее груди, а затем опять воцарилась тишина, нарушаемая лишь слабым журчанием воды.
Кортни Дюран, наевшись до отвала, дремал в палатке под стенами Каркассонской крепости. Ему славно заплатили за его работу, и он позволил себе расслабиться. Одной рукой он вяло поглаживал крутое бедро женщины, которая помогла ему скоротать эти длинные сонные часы летнего дня. На языке оставался еще вкус вина, чеснока и жирных тулузских колбасок, и женщина оказалась на редкость полногрудой и страстной, откликающейся на каждое его прикосновение; рот у нее был измазан вином, а от тела крепко пахло потом и мускусом, мало-помалу начинавшим вновь возбуждать его. Она забралась на него, вбирая его своим жадным телом, и на мгновение он увидел пару ее больших, серых глаз, полный, чувственный рот, белизну покатых плеч из-под спущенного платья, за которым скрывались самые очаровательные изгибы.
Но напрягшаяся плоть вдруг опала. Женщина взглянула на него сверху, испуганная и немного обиженная. Он отпихнул ее от себя и встал. На языке стало кисло, и он, поморщившись, налил вина из кувшина и выпил одним глотком. Взяв в руки кошелек, он высыпал из него пригоршню монет и швырнул их женщине. Сверкнув, они со звоном упали на соломенную подстилку.
Женщина, ни слова не говоря, собрала их, натянула рубашку и грубое холщевое платье, сунула ноги в деревянные башмаки, вынырнула на улицу.
— Милорд!
— Что там еще? — заорал Кортни, и паж вздрогнул, словно ожидая удара.
— Вас хочет видеть какой-то человек, милорд. Он сказал, что у него срочное поручение.
— От кого он?
— Не сказал, милорд. Велел передать, что он скажет об этом вам одному.
Дюран отпихнул мальчишку и вышел в палящий полдень. Рейтузы у него болтались развязанные, куртка была расстегнута, но здесь ему некого было стесняться.
Под деревом на каком-то тюке сидел тощий, смуглый человек с проворными глазами. Он ел маслины и беззаботно-равнодушно выплевывал косточки, стараясь, чтобы они отлетали как можно дальше. Увидел Дюрана, он приподнялся. — Я к вам по поручению, сэр Кортни.
— От кого? — Дюран хмуро почесал волосатую грудь.
— От моего господина, — человек, видимо, решил, что такого объяснения вполне достаточно, и потом, повернувшись, засунул руку в тюк.
— Я тебя никогда раньше не видел? — Дюран, нахмурившись, разглядывал его.
Человек пожал плечами.
— Не знаю. Сегодня я там, завтра здесь, — он вытащил пергамент и передал его Дюрану, после чего вновь принялся за маслины.
Кортни Дюран прочитал послание раз, второй, третий, и ленивая улыбка пробежала по его лицу Он оглянулся через плечо на крепость, нависшую над ним, как грозное видение, и улыбнулся еще шире.
— Интересное предложеньице! — проворчал он. — Можешь передать лорду де Жерве, что его план мне по душе. Сумма, названная здесь, меня, вероятно, вполне устроит. А общими силами мы, прибегнув к хитрости, вполне можем рассчитывать на положительный исход. Я буду с нетерпением ждать его появления.
Оливье кивнул, встал на ноги и, закинув свою котомку на спину чалой кобылы, неуклюже вскарабкался на нее. Он пустил лошадь рысью и вскоре пропал из вида.
Кортни Дюран зашнуровал рейтузы, застегнул крючки на кафтане, чувствуя, как солнце печет в спину. Это и в самом деле был интересный и заманчивый план: уже получив свое за то, что доставил леди и ее ребенка де Боргарам, теперь он мог получить кругленькую сумму за содействие в их освобождении. Он громко засмеялся и почувствовал, что кислая отрыжка — следствие обжорства — больше не мучит его.
Казалось, эта чернота — навечно. Она засасывала, и только мертвая хватка пальцев, не выпускавших холодное стальное кольцо, помогала Магдален сохранять чувство реальности. Ноги затекли от долгого стояния, но сесть она не могла: во-первых, боялась выпустить кольцо, во-вторых, под ногами была вода, а может быть, и что-то похуже. Так она и стояла, врастая спиной в склизкую стену, когда наверху загремел, открываясь, люк, звук этот в абсолютной тишине так напугал ее, что она невольно выпустила кольцо и упала вперед на колени. Руки погрузились в вязкую жижу, и она закричала во весь голос. Но она больше никуда не падала, а откуда-то сзади возник свет. На минуту глаза ослепли, нос защипало от смоляного чада и вони горелого сала. Магдален с усилием поднялась на ноги, но прежде чем успела сориентироваться в пространстве, ее подхватили сильные руки и вытащили из подземелья. Плита с грохотом легла на прежнее место, и Магдален оказалась в коридоре.
Те же двое солдат равнодушно смотрели, как она борется с рыданиями, и ждали, пока она придет в себя и сможет встать на ноги. Она увидела, что ее комнатные туфли испачканы какой-то вонючей жижей, так же как подол платья и накидки, а руки черны от грязи. Стражники спокойно взирали на ее перекошенное от ужаса и отвращения лицо, но они привыкли к таким сценам, и на их тупых лицах не промелькнуло и тени сочувствия.
Они повели ее обратно, вверх и снова вверх, навстречу свежему воздуху, в коридоры, по которым гулял ветер, где даже каменные стены были теплее, поскольку видели дневной свет. Но сейчас на воле была глухая ночь. В узких окнах-бойницах Магдален ничего не увидела — только черноту, лишь изредка мелькала, кольнув глаз, серебристая звезда. Стражники подошли к дверям, открыли их и впустили Магдален в ее келью.
Там находилась сестра Тереза с отчаянно воющей Авророй на руках, а у дальней стены ходил взад-вперед Шарль д'Ориак. Уловив в ее глазах ужас и поняв, как она потрясена, он удовлетворенно улыбнулся.
— Ребенок голоден, — сказала монахиня, протягивая ей младенца.
Магдален поглядела на свои руки. Она не могла коснуться ребенка, пока на ней была эта невообразимая грязь. Не сказав ни слова, она зашла в гардеробную. Вода в кувшине оказалась холодной, но Магдален начала отскребать руки, преодолевая изнеможение — не столько физическое, сколько душевное. Отмыв руки, она взяла Аврору и пристроила ее на коленях, не замечая уже ни грязных ног, ни замаранного жижей подола. Когда ребенок ухватил грудь, невольное умиротворение овладело ею. Она старалась не глядеть на кузена, в упор изучающего ее. По мере того как ребенок насыщался, чувство реальности вновь начинало возвращаться к ней.
