Перл Бак - Гордое сердце
— Интересно, что будет дальше, — сказал он. — Что бы ни говорил Барнс, это всегда привлекает внимание. — А затем добавил: — Мою работу Барнс, естественно, никогда не понимал.
Хотя он говорил совершенно равнодушным голосом, все же Сюзан угадала в нем разочарование и, с удивлением посмотрев на Блейка, заметила по его глазам, что он оскорблен.
— Блейк! — выкрикнула она. — Дорогой! Дэвид Барнс всего лишь думает, что мне нужна помощь, в то время как тебе — нет.
— Само собой разумеется, что мне в моей работе не требуется ничья помощь, — сказал Блейк, — но все же это было бы с его стороны дружеским жестом.
— Мне кажется, он обо мне пишет только потому, что думает, что у меня, как у женщины, будет тяжелое положение.
И она снова уже старалась всячески умиротворить его и улучшить его настроение, но затем внезапно оставила свои попытки. И хотя она всегда была рада прийти к согласию, но дальше утешать его ей уже не хотелось.
— Мне не то чтобы требовалась помощь. Я надеюсь только на беспристрастную оценку своих способностей. В творчестве не должно быть различия между мужчиной и женщиной.
— Ты скоро узнаешь, что такого подхода в оценке работы не существует, Сюзан, — сказал Блейк. — Твоя жизнь определяется тем, мужчина ты или женщина, что бы ты ни делала.
— Я отвергаю такое отношение к творчеству.
— И вообще женщины и творчество — вещи мало совместимые, — иронизировал Блейк. — Все великие деятели искусства, великие музыканты, даже великие кулинары были мужчинами и…
— Блейк, прошу тебя, прекрати нести эту ветхую чушь! И ко всему прочему это говоришь именно ты!
— Мне, видимо, трудно серьезно относиться к женщинам, — самодовольно улыбнулся он.
Она так злилась на него и была так взбешена из-за своего раздражения по поводу глупой банальной дискуссии, что решила больше уже с ним не говорить. Она быстро поела и встала:
— Хочу посмотреть, что там будет сегодня.
— Через минуту я к тебе присоединюсь, — сказал он.
Ей уже не верилось, что вчерашняя ночь действительно была. А ведь она была, и еще что-то в ней продолжало существовать, и Сюзан должна была ухватиться за это. Она подошла к Блейку и провела рукой по его гладкой щеке. Он даже не пошевелился, и потому она сама наклонилась, поцеловала его и ушла.
Джозеф Харт водрузил на свой крупный римский нос пенсне; широкая черная ленточка похлопывала его по щеке, когда он говорил Сюзан:
— Еще небольшое усилие и это было бы современно. Наши молодые спесивые художники не знают этого, но различие между крайним классицизмом и крайним модернизмом весьма тонкое, хотя и невероятно важное. Вам удалось обзавестись своим собственным почерком. Ваши вещи совершенно оригинальны — может быть, немного массивны. Но в дальнейшем ваша работа станет более утонченной.
Старый мистер Киннэрд в этот день пришел снова. Он был уже вчера и ушел, не говоря ни слова. Сейчас он сидел на диванчике и рассматривал статуи. Приходили еще посетители, а раз Джозеф Харт удостоил ее беседы, то они с восхищением смотрели на нее. А затем она увидела Блейка. Он обменялся несколькими словами с отцом и подошел к ней. Сюзан слегка улыбнулась ему, но ничего не сказала. Джозеф Харт превратил их беседу в небольшую лекцию, и когда собралось еще несколько человек, чтобы послушать его, продолжил более профессорским тоном:
— Недостаточно быть оригинальным. Оригинальным может быть почти каждый. Даже мысль сумасшедшего или ребенка оригинальна. Критерием же художественного произведения является информация, которую оно несет. В противном случае оно не имеет никакой ценности.
И тут заговорил Блейк:
— Пожалуй, кое-что также зависит от индивидуума, воспринимающего художественное произведение. Может быть, он воспринимает только то, что является простым и само собой разумеющимся. Поэтому мы вряд ли можем судить об искусстве только в соответствии с тем, как на него реагирует данный субъект.
— Это не укладывается у меня в голове, — ответил Джозеф Харт. — Я бы, например, сказал, что эти статуи в своей массивности просты, но они решительно не являются таковыми по сути.
Блейк окинул их яростным взглядом:
— Я думаю, что суть их все-таки постижима, — резко сказал он, — по крайней мере, для образованного человека.
Так вот, значит, что думает Блейк! В своей ярости он открыл Джозефу Харту то, что тщательно скрывал от нее. Сюзан поняла, что ничего иного, кроме ревности, не могло спровоцировать его на такую ярость. Она уже и раньше замечала, что он завидовал другим художникам. Но если он ощущает зависть и к ней, то пропасть между ними преодолеть невозможно. Она знала наверняка, что ревность в Блейке сильнее любви. Пока спала его зависть, он был спокоен. А Сюзан разбудила ее совершенно нечаянно только лишь тем, что ее творчество понравилось старому, упрямому, богатому эстету, который к тому же обладал слишком большим влиянием. Этого ей Блейк никогда не простит.
Она в отчаянии осматривалась вокруг себя, ощущая непоправимость происшедшего. Народу становилось все больше. Наверняка, из праздного любопытства — из-за того, что написал Дэвид Барнс. Но люди оставались здесь, заинтересованные, и, возбужденно переговариваясь, переходили от одной скульптуры к другой.
…Какой от всего этого толк, если Блейк ей не простит! В этот момент в ней рыдала женщина, которая принадлежала Блейку: «Что в этом толку!»
Но Сюзан отвечала: «Ты — это еще не все. Ты всего лишь часть меня. А кроме того, существуют определенные критерии, которые все ставят на свои места. Если мои произведения хороши, то тогда Блейк неправ. Ведь существует также и справедливость, которая выше тебя».
Сюзан тихо выскользнула из толпы людей и присела к старому мистеру Киннэрду. Она не даст уязвить себя тем, что сказал Блейк. Он, конечно имеет право высказать то, что думает. Но она знала, что он метил не столько в Джозефа Харта, сколько в нее. Теперь это уже сказано, и он не может взять свои слова обратно. Он все еще продолжал спорить с Джозефом Хартом. Блейк, необычно прямой, стоял спиной к Сюзан. Харт жестикулировал, и широкая черная ленточка трепыхалась, подчиняясь взмахам его руки. Сюзан услышала тонкий, бесцветный голос мистера Киннэрда:
— Я вновь и вновь прихожу сюда, чтобы посмотреть на ваши статуи, моя милая. Они прямо-таки прирастают к моему сердцу.
— Я очень рада, — сказала она. Сюзан заметила, как Джозеф Харт сдержанно поклонился Блейку и отвернулся от него. Она ждала, что Блейк вернется к ней, но он не вернулся. Он прошел по галерее, минуту постоял у дверей и вышел.
— Даже не знаю, куда вас отнести, — говорил мистер Киннэрд, — и это меня злит. Я не могу определить ваш стиль. Блейку уже нашлось место — он явный модернист. Но вы — нет. К классике вы не имеете никакого отношения, и от французов в вашем искусстве нет ни следа. Что вы, собственно, имели в виду, моя милая?
