Жюльетта Бенцони - Кинжал и яд
Увы, примерно через месяц после казни Вуазен ребенок родился мертвым. Король отнесся к этому философски.
— Сердце мое, у вас будут другие дети… А сейчас вам нужно поправиться.
Но, странное дело, Анжелика де Фонтанж, такая молодая и еще недавно крепкая женщина, никак не могла поправиться. Красота ее поблекла, а врачи были не в состоянии определить природу непонятного недуга. Между тем Людовик XIV, увы, ничем не отличался от многих здоровых и сильных мужчин: он питал инстинктивное отвращение к болезням. Мадам де Монтеспан никогда не позволяла себя жаловаться на недомогание, когда же ей случалось прихворнуть, она пряталась от своего возлюбленного, ибо слишком хорошо знала его, чтобы совершить подобную ошибку. Сколько раз приходилось ей исполнять все требования этикета через два часа после родов! Нарумянившись и затянувшись в корсет, она стоически выносила испытание, словно бросая надменный вызов злоязычным придворным.
К сожалению, герцогиня де Фонтанж не обладала силой духа своей соперницы. Бледная и стенающая, она проводила целые дни в шезлонге и быстро потеряла всякую привлекательность в глазах любовника. Людовик не хотел показывать ей, что любит ее меньше, чем прежде, но ему это не удалось. Постепенно он стал все чаще бывать у мадам де Ментенон, которая, в отличие от темпераментной маркизы де Монтеспан, сумела сохранить привязанность короля. Она была мудра и понимала, что страсть продлится недолго и придет день, когда королю понадобится верная ненавязчивая подруга… разумеется, высокомерная и пылкая Атенаис к этой роли совершенно не подходила.
Анжелика несказанно страдала, видя, как рассыпаются прахом ее прекрасные мечты о любви, хотя все почести и титулы были за ней сохранены, как прежде. Мадам де Ментенон, порой навещавшая больную, в одно прекрасное утро обнаружила Анжелику в таком смятении, что попыталась воззвать к ее разуму, но тщетно — молодая женщина не желала ничего слушать.
— Вы говорите о любви так, словно это старое надоевшее платье, которое нужно выбросить! — воскликнула она, разрыдавшись.
Однако герцогиня де Фонтанж не посмела признаться, что ей страшно. Она уже знала, что на ее жизнь несколько раз покушались, что при дворе у нее есть враги и что в эти ужасные времена тот, кто имеет врагов, живет недолго. Ведь далеко не все клиенты колдунов и ворожей оказались за решеткой! И Анжелика решила на время удалиться от двора. Ей казалось, что здесь она никогда не выздоровеет — слишком много злобных взглядов было направлено на нее.
Король разрешил ей уехать, и 6 июля, в ужасающе жаркий день, она покинула Версаль, обретя убежище у своей сестры Франсуазы, аббатиссы Шеле. Но было уже слишком поздно: таинственный недуг, медленно убивавший герцогиню, действовал безжалостно.
Чувствуя, что дни ее сочтены, и желая еще раз увидеть возлюбленного, Анжелика вернулась ко двору. Однако ее успели забыть. Король проводил все свое время у мадам де Ментенон, а маркиза де Монтеспан, пожираемая ревностью, уже не обращала внимания на маленькую провинциалку, которую еще недавно так ненавидела…
Весной 1681 года герцогиня де Фонтанж, со смертью в душе и на грани смерти телесной, навсегда оставила двор, где она блеснула, подобно метеору. На сей раз она удалилась в монастырь Пор-Рояль, в предместье Сен-Жак. 28 июня Анжелика умерла, оставленная всеми, но при дворе еще долго шептались, что яд свершил наконец свое черное дело…
Тем временем разрастались слухи, связанные с мадам де Монтеспан, — она явно заблуждалась, считая, что со смертью Вуазен кончились ее страхи. Спустя два месяца после этой казни Маргарита Монвуазен, дочь колдуньи, тоже была арестована и была допрошена в Огненной Палате. Сделанные ею разоблачения оказались столь невероятными и ошеломляющими, что начальник полиции Ла Рейни пришел в ужас.
«С самым невинным видом, который мог бы обмануть любого, — писал он позднее в своих мемуарах, — она обвинила мадам де Монтеспан в трех преступлениях: в использовании приворотного зелья с намерением сохранить любовь короля, в попытке отравления его величества и, наконец, в троекратном совершении обряда, именуемого черной мессой».
Ла Рейни особенно потрясло то обстоятельство, что все факты были подтверждены другими обвиняемыми: сначала это сделал Лесаж, его примеру последовали Романи и Бертран, подозреваемые в отравлении герцогини де Фонтанж, а затем дали показания преступные священники Мариет и Гибур. Было невозможно продолжать следствие, не уведомив короля. Ла Рейни вновь отправился в Версаль — на сей раз, к собственной досаде, вместе с министром Лувуа. Ла Рейни знал, что министр является большим другом мадам де Монтеспан и наверняка попытается ее спасти.
— Я вскоре извещу вас о своем решении, сударь, — только и сказал Людовик XIV начальнику полиции.
Ла Рейни вышел, а монарх и министр остались наедине.
— Сир, — произнес с мольбой Лувуа, — желание вашего величества блюсти правосудие делает вам честь, однако подобные разоблачения невозможно предать гласности. Это означало бы забрызгать грязью ваш собственный трон…
— Но что тут можно сделать? Все показания сходятся. Как только этих людей подвергнут публичному допросу, они все расскажут. Бояться им уже нечего. Какое им дело до моего трона?
— Мы же знаем, что это за люди. Кто поверит их словам?
— Весь мир, Лувуа! Весь мир! Можно было бы пренебречь одним свидетельством, но они все говорят одно и то же.
— Вуазен ничего подобного не говорила, — заметил Лувуа. — Даже на костре.
Король устремил на министра пристальный взгляд.
— Я слышал, что на костре Вуазен вообще молчала… даже когда ее охватило пламя!
Лувуа отвел глаза и поспешно предложил:
— Полагаю, что сейчас нужно изъять показания дочери Монвуазен и ее сообщников из бумаг Огненной Палаты…
— Если изъять показания, этих людей нельзя будет судить. А я не желаю, чтобы подобные негодяи оставались безнаказанными.
— Их можно наказать и без публичного суда. Пожизненное заключение в крепости хуже смерти…
Эта мысль понравилась королю. Через несколько дней он отправил послание начальнику полиции Ла Рейни, предписав действовать по плану Лувуа. Однако 30 сентября одна из осужденных на казнь, мадам Филастр, во время пытки призналась, что по приказу маркизы де Монтеспан пыталась отравить герцогиню де Фонтанж, используя «любовные» порошки. Перед смертью, выслушав увещевания исповедника, призвавшего ее простить врагам своим, она опровергла собственные показания, но худшее уже произошло. Король, получив еще одно свидетельство и опасаясь, что имя бывшей фаворитки всплывет на других допросах, распорядился приостановить заседания Огненной Палаты. Изъятые из трибунала бумаги были сложены в сундук, который наглухо запечатали и поместили вплоть до нового приказа в Шатле.
