Елена Арсеньева - Несбывшаяся весна
На ее лицо теперь лучше не смотреть. Надо поскорей снять проклятый халат и умыться. Надеть тети Фаин, что ли. Или сразу домой? Все равно к Полякову с такой физиономией идти нельзя. Лучше сразу застрелиться!
Ольга вернулась в раздевалку, сняла ужасный халат и с отвращением повесила его назад, в Валентинин шкафчик. Сразу стало легче, честное слово! Она выдернула из кармана халата свой платок, вытерла нос – и снова начала чихать, как заколдованная!
Что происходит, а? Платок-то свой, родимый! Какое низкое коварство, какое предательство с его стороны!
Ольга с возмущением посмотрела на платок сквозь слезы – и удивилась. На белоснежной мягкой ткани отчетливо была видна желто-зеленая, даже капельку коричневатая пыль.
Батюшки-светы!.. Да ведь это горчица! Порошок горчицы! Ольга не могла выносить ни ее вкуса, ни запаха. Иногда она даже радовалась, что просто санитарка, которой не надо делать никаких процедур больным и раненым, а прежде всего – ставить горчичники, если кто-то простывал. На счастье, горчичники применялись в военном госпитале редко. Здесь почему-то никто не страдал от простуд, даже те, кто в одном больничном халате сбегал в самоволку.
Так вот почему Ольга чихала!
Дело и впрямь в Валькином халате.
Девушка побежала к умывальнику, застирала платочек и повесила его на раскаленную трубу отопления. Через пять минут будет сухой, котельная в госпитале работала отменно. А пока принялась плескать в лицо холодной водой, надеясь, что распухший нос немножко уменьшится в размерах, да и глаза откроются пошире.
«Интересно, почему у Вальки оказался в кармане горчичный порошок, – удивлялась Ольга. – Если она ставила кому-то из раненых горчичники, почему носила их в кармане? Да и некому было горчичники-то ставить, что за ерунда?»
А впрочем, может быть, кто-то простыл, Ольга просто не знает.
Платок высох, но Ольга на всякий случай простирнула его еще раз. Опять высушила, надела тети-Фаин халат и пошла наверх, от души надеясь, что Поляков будет спать и она сможет на него глянуть украдкой, не опасаясь предстать перед ним такой уродиной.
Не повезло!
Стоило только подняться на второй этаж, как она увидела Асю Трапезникову, которая везла Полякова на каталке в перевязочную.
– Ой, Оля, ты зачем пришла? – воскликнула простодушная Ася. – Ты ж сегодня не дежуришь! И почему у тебя такой нос красный? Просто ужас какой-то! Ты что, ревела? Или простудилась? Тогда уходи домой, быстренько уходи, ты нам всех тут заразишь!
Тетя Люба говорила, что простота хуже воровства. Вот уж воистину! Даже хуже убийства!
Поляков чуть повернул голову и внимательно оглядел Ольгу, от красного носа и распухших глаз до пол халата, оканчивавшихся довольно далеко от колен. Ольга жалобно смотрела в его черные глаза.
Они были непроницаемы.
– Спасибо, – вдруг сказал Поляков, и Ольга поняла, что он видел герань.
Каталка остановилась. Поляков и Ольга смотрели друг на друга.
Ася очень удивилась. Она толкала каталку изо всех сил, но та не двигалась с места. Ей не было видно, что Поляков вытянул правую руку и взялся за стенку. Рука у него была сильная, где там справиться маленькой и такой простодушной Асе!
– Спасибо… – снова сказал Поляков, и у Ольги подкосились ноги, потому что на самом деле он сказал не одно слово, а три, она их совершенно отчетливо слышала и удивлялась, почему не слышит никто другой – ни Ася, ни какая-то худенькая женщина в плюшевом полупальтишке и платке, которая стояла у лестницы, прижимая к груди… Олин портфель с оборванной ручкой.
Да ведь это тетя Люба!
– Тетя Люба? – еще больше удивилась Ольга. – Ты что здесь делаешь? Как тебя пропустили на проходной?
– Я сказала, что принесла твой халат, – пояснила тетя Люба. – Ты забыла его дома. Я принесла…
– Ой, спасибо, – обрадовалась Ольга и подумала: ну как жаль, что она не принесла халат на полчаса раньше…
Она протянула руку – взять портфель, но тетя Люба по-прежнему прижимала его к груди и смотрела на Полякова. И Поляков смотрел на нее. Вид у них был растерянный, как у знакомых, которые давно не виделись и с трудом узнают друг друга.
«Да ведь это Милка-Любка! – думал Поляков. – Боже ты мой, крепко же ей в жизни досталось!»
И он вспомнил ее сестру, которую застрелил Охтин – случайно, и ее мужа, которого застрелил он, Поляков, – намеренно.
Рана заболела так, что он прикусил губу.
Тетя Люба думала о фотографии, которую нашла утром, убирая Ольгину постель. Фотография Смольникова лежала у нее под подушкой. Та самая, которую тетя Люба выбросила еще несколько дней назад. Значит, Ольга вынула ее из мусорного ведра и взяла себе.
Зачем?
Она пошла в госпиталь не только потому, что нужно было отнести Ольге халат. Она пошла в госпиталь спросить, что значит фотография под ее подушкой.
Теперь, увидев Полякова, тетя Люба поняла: Ольга рассматривала фотографию Смольникова, а видела вот этого человека. Они в самом деле очень похожи со Смольниковым. Просто одно лицо. Особенно глаза, черные глаза…
Тетя Люба не глядя сунула Ольге портфель и сбежала вниз по лестнице, не сказав ни слова.
«Она видела, как я на него смотрю! – подумала Ольга. – И как он смотрит на меня. Она все поняла! Ну и что?! Я уже взрослая, я могу любить кого угодно!»
Потом она опять вспомнила, что Поляков – не кто угодно, а майор НКВД.
И уронила портфель.
Поляков отвел глаза и опустил руку.
И Ася Трапезникова смогла наконец сдвинуть каталку с места.
* * *О том, что в мужских барах играют «на три косточки», открыто заговорили после второго убийства. На сей раз жертвой стал молодой майданщик с выразительной кличкой Акробат. Прозвали его так отнюдь не за то, что он «работал» когда-то в цирке – нет, майданщики воруют в поездах. Просто Акробат с особой ловкостью принимал одну позорную позу и был самым частым посетителем козлодерки [19] . Говорили, до
ареста, чтобы уж не было никаких сомнений относительно его склонностей, он носил кепку с большим козырьком, которая так и называется – «педерастка».
Замочил Акробата тишайшего нрава инженер из «литерных» по кличке Бык-рогомет, прозванный так за то, что работал как проклятый и всегда перевыполнял план. Поскольку был он человек редкостно безвредный и уживчивый, никогда не отказывал помочь нагнать норму уставшему или прихворнувшему, на него за трудовые подвиги не злились. К тому же все знали, что Бык-рогомет одержим желанием скостить срок – двое его маленьких сыновей после ареста родителей были розданы по детдомам. Жена Быка-рогомета умерла еще в тюрьме – следователь не рассчитал удара, попал в висок, чем и избавил несчастную от дальнейших страданий, – так что детям Быка-рогомета приходилось теперь надеяться только на возвращение отца. Ну, он и старался, вкалывал. И вдруг убийство! Да еще какое зверское – Бык-рогомет зарубил несчастного Акробата топором.
