Жюльетта Бенцони - Ожерелье для дьявола
Париж обрел также своего врача. Граф Александр де Калиостро поселился на улице Сен-Клод в Маре в прекрасном особняке Орвилье, снятом для него кардиналом Роганом. Успех его был огромен, он мог сравниться разве что с успехом графа де Сен-Жермена. Говорили, что он может получать золото, бриллианты, что он обладает эликсиром вечной молодости, что он может излечить любую болезнь, что он предсказывает будущее и сотни других вещей. У его дверей всегда была толпа народу.
Тем временем Жиль жил только ожиданием того дня, когда он будет в состоянии покинуть Эрмитаж и сам сможет нанести визит этому человеку. Главная ценность этого человека для Жиля заключалась лишь в том, что он знал, где находится Жюдит.
Однако, по мере того, как силы возвращались к нему, властное личико Аглаи печалилось. Однажды апрельским утром, во время их утренней прогулки по саду, она не смогла сдержать глубокого вздоха сожаления:
— Еще немного, и вы будете здоровы, друг мой. Еще немного, и мы больше не увидимся.
— Не увидимся? Но почему же? Вы не будете принимать меня в своем доме, потому что я больше не ваш больной? Мне бы это принесло большое огорчение.
— Вы думаете? Ваше сердце занято скорее другими заботами, чем заботами о друге.
Они остановились возле только что распустившихся георгинов. Жиль ласково взял ее руку, поцеловал.
— Друг! Вы для меня много больше, чем друг.
— Тогда сестра? Пусть так и будет. Я буду вашей сестрой. Я буду счастлива, если однажды вам потребуюсь.
На ее лице появилась печальная улыбка.
— Будущее предстает передо мной таким темным, мой дорогой Жиль. То, что я слышу вокруг себя, повергает меня в дрожь. Я боюсь, что впереди очень грозные времена. Будут разъединены семьи: отцы будут отказываться от своих сыновей, брат будет ненавидеть сестру…
— Ненавидеть вас? Вас? Эту грацию, прелесть, ласку, щедрость?
— Я любовница герцога Шартрского, скоро он будет герцогом Орлеанским, поскольку его отец стар. Я буду в другом лагере, чем вы. В сердце Филиппа медленно накапливается ненависть. Медленно, но верно. Однажды эта ненависть охватит его полностью. Он мог бы жить счастливо и беззаботно, но вся эта возня в Версале делает из него бешеного волка. И в этот день, да, именно тогда вы возненавидите меня.
— Никогда! Даже если семья Орлеанов поднимет открытый бунт, вы останетесь для меня самой дорогой из всех женщин.
— Вы в этом уверены?
— Клянусь моей честью! И моей нежностью к вам!
Она улыбнулась ему, отбросив прядь, упавшую на лоб:
— Дай Бог, чтобы я никогда не напоминала вам об этом, мой дорогой друг.
ДВА ЖЕНСКИХ СЕРДЦА
Два месяца спустя Жиль де Турнемин, наконец-то слившийся со своим Мерлином, вместе с ним созерцали молчаливый фасад дома Калиостро.
В неверном свете сумерек жилище колдуна казалось выжидающим чего-то. Оно было укрыто тройным рядом деревьев Бульвара, довольно глубоким рвом и высокими стенами, ощетинившимися железными остриями пик. Видны были лишь окна верхнего этажа и окна комнат под крышей, возведенных архитектором Мансартом. Дом был похож на огромного свернувшегося мирно спящего кота, готового во всякий момент цапнуть приблизившуюся к его воротам мышку. Со стороны улицы Сен-Клу открывался круто уходивший вниз проход к женскому Свято-Пречистенскому монастырю. С этой стороны и была расположена боковая дверь дома, дверь, неприветливо ощетинившаяся огромными остриями гвоздей и хищной головой медного грифа, служившей сигнальным молотком.
Однако ни блестящий Версаль, ни очаровательный Трианон не доставляли шевалье такой глубокой радости, как это суровое, пугающее жилище. Он не знал еще, о чем он будет говорить с врачом-итальянцем. Может, эти слова будут такими же разящими, как дуэльные пули, но надо было решиться.
В открывшем дверь слуге он сразу признал консьержа-великана дома Оссолинского, но тот, если и узнал Жиля, то виду не показал.
Он молча кивнул головой, когда тот попросил его доложить хозяину, позвал жестом конюха и повел посетителя в глубину двора к двери с греческим портиком. За ней была красивая каменная лестница с многочисленными скамьями для посетителей, ежедневно осаждавших жилище волшебника с таким же пылом и страстью, с какой они еще совсем недавно осаждали магнетические ванны Месмера. Но сегодня, в столь поздний час. Жиль оказался здесь один. Слуга указал ему жестом на скамью, а сам исчез, чтобы сообщить хозяину о посетителе.
Царила полная тишина. Не слышалось ни дверного скрипа, ни потрескивания паркета, ни малейшего шума шагов. Как будто бы все в этом жилище стремилось своей таинственной обстановкой с самого порога подготовить посетителя.
Но эта таинственная тишина вдребезги разлетелась, потревоженная шумом въехавшей во двор кареты.
К ней бросились конюхи. Лакеи, стоявшие на запятках этой великолепной покрытой пурпурным лаком и величественными гербами кареты, спрыгнули на землю, открыли ее дверцы, спустили лесенку. Из кареты вышел величественный, в пурпурной кардинальской мантии кардинал де Роган.
Он быстрым шагом прошел в дом, устремился вверх по лестнице с видом знающего дом человека, не нуждающегося в провожатом. Жиль увидел его развевающуюся красную мантию, услышал шум открывающейся и закрывающейся двери, какой-то голос. А затем дом снова погрузился в полную тишину.
Бесшумно появился слуга-великан, сообщил на ломаном французском языке, что граф просит — его подождать, и снова исчез, оставив Жиля с его размышлениями, не предвещавшими ничего хорошего: ведь если кардинал приехал надолго, то его ожидание грозило затянуться.
Но через полчаса снова появился кардинал.
Он был один, что было явлением совершенно необыкновенным. Нравы требовали, чтобы посетителя провожали до его кареты, тем более что речь шла о князе церкви. При виде спускающегося по лестнице кардинала Жиль встал и почтительно ему поклонился. К его величайшему изумлению, священнослужитель направился к нему.
— Мы уже встречались, господин де Турнемин, — улыбаясь, произнес он, — но я не имел удовольствия, чтобы вас мне представили. Красивые женщины так ветрены. Вы, естественно, бретонец. Вы тот человек, которого индейцы прозвали Кречетом.
— Действительно, это так. Ваше преосвященство оказывает мне большую честь, так много зная обо мне.
— Вы Турнемин, а я Роган. Наши роды — одни из древнейших в Бретани.
— Но мой род не такой знатный! — возразил Жиль с любезнейшей улыбкой.
— Это не так важно. Наши предки часто сражались бок о бок. Кроме того, я недавно имел случай услышать о вас. Несколько месяцев назад один молодой швейцарец взял мой дом буквально приступом, разогнал всю прислугу и ворвался в мой кабинет. У вас хорошие друзья.
