Александр Дюма - Консьянс блаженный
Камбасерес был назначен министром юстиции, герцог Виченцский — министром иностранных дел, маршал Даву — военным министром, герцог Гаэтский — министром финансов, Декре — морским министром, Фуше — министром полиции, а Карно — министром внутренних дел.
Двадцать шестого марта всем высшим органам государственного управления Империи было предложено изложить Наполеону чаяния Франции.
Двадцать седьмого в стране все выглядело так, словно Бурбоны никогда и не существовали.
— Черт подери! — воскликнул Бастьен. — Хотелось бы мне знать, датирует ли еще Людовик Восемнадцатый свои декреты двадцатым годом своего царствования!
Что касается папаши Каде, то он во всем происходящем видел только одно: теперь нечего бояться дворян и священников, а значит, его земля вновь обретает свою ценность; теперь, быть может, ему удастся, заложив ее, взять взаймы не только восемьсот ливров, которые он должен кузену Манике, но еще три-четыре сотни на судебные издержки и расклеивание объявлений.
Размышления старика завершились тем, что в первые же апрельские дни он снова взгромоздился на Пьерро и, поскольку чувствовал себя все лучше, удовольствовался компанией Мариетты. Добравшись до Виллер-Котре, они пошли по Суасонской улице и остановились у столь хорошо знакомой двери метра Ниге.
Папаша Каде хотел спросить у нотариуса, не будет ли заём при Наполеоне более доступным, чем при Бурбонах.
Но метр Ниге, неизвестно почему, был убежденным роялистом. Он встретил крайне неприветливо своего бывшего клиента и заявил ему, что правительство двадцатого марта не имеет никакой стабильности и он из надежного источника знает: союзные державы лихорадочно вооружаются, а возвращение Бонапарта, которым папаша Каде пытается воспользоваться, является всего лишь предвестием второго вторжения иноземцев.
Старик возвратился в Арамон более ошеломленным, чем когда-либо прежде. Метр Ниге был для него оракулом не только в юриспруденции, но и в политике.
Бедняга предполагал, что кузен Манике, так же как нотариус, имеет за границей агентов, сообщающих ему, что предпринимают союзные державы. Особенно пугало старого крестьянина то, что его враг отнюдь не выглядел обеспокоенным и, расхаживая повсюду, потирал руки и говорил:
— А, на этот раз посмотрим, какой инцидент поможет метру Гревену добиться еще одной отсрочки.
И правда, в начале мая папаша Каде получил письмо от метра Гревена, в котором достойный адвокат предлагал ему воспользоваться обстоятельствами и собрать как можно больше денег, поскольку он не видит больше никакой возможности помешать назначенной на 15 июня продаже или хотя бы перенести ее на более поздний срок.
Время текло с быстротой, которую, похоже, удваивали стремительно разворачивающиеся события. Все действия, предпринятые Наполеоном для достижения мира, оказались безрезультатными. Напрасно писал он циркуляр, обращенный ко всем королям, господам его братьям, как он их называл; одни из числа господ его братьев ответили отказом, другие вообще не ответили.
Он во всеуслышание объявил о скором прибытии императрицы и Римского короля, но был конец мая, а ни императрица, ни Римский король так и не приехали.
Дело в том, что письмо, адресованное господам его братьям, застало последних за весьма серьезным и важным занятием.
На Венском конгрессе они делили Европу.
В столице Австрии прошли большие торги белыми людьми, состоялась публичная распродажа человеческих душ.
Александр, под предлогом, что он зовется Львом, первым выпустил коготь и взял Великое герцогство Варшавское.
Император Франц, предавший своего зятя, свергнувший с трона собственную дочь и лишивший наследства внука, по таким «заслугам» имел моральное преимущество перед другими монархами, а потому потребовал Италию в границах до Кампоформийского договора. Он желал собрать то, что его двуглавый орел выпустил из своих когтей после договоров, заключенных последовательно в Люневиле, Пресбурге и Вене.
Пруссия поглотила часть Саксонии, часть Польши, Вестфалии и Франконии и, словно гигантская змея, хвостом касавшаяся Мемеля, надеялась, простершись по левому берегу Рейна, дотянуться головой до Тьонвиля.
Штатгальтер Голландии попросил, чтобы ему дали право присоединить к своим наследственным владениям Бельгию, область Льежа и герцогство Люксембургское.
И наконец, король Сардинии настаивал на присоединении Генуи к его континентальному государству, в котором его не видели пятнадцать лет.
Каждая великая держава, подобно мраморным львам, изваянным древними скульпторами и стерегущим входы в наши королевские сады, стремилась держать под своей лапой вместо шара маленькое королевство. Россия завладеет Польшей, Пруссия — Саксонией, Австрия — Пьемонтом, Испания — Португалией; Англия же, взявшая на себя расходы пяти коалиций, получит два шара вместо одного, два королевства вместо одного — Голландию и Ганновер.
Понятно, озабоченные этой дележкой, господа братья императора Наполеона вовсе не спешили ответить ему, а если и отвечали, то не в соответствии с его желаниями.
Следовательно, дело шло к тому, чтобы в последний раз прибегнуть к дипломатии пушек, дипломатии, которую, надо сказать, победитель Пирамид, Маренго и Аустерлица по-прежнему считал самой действенной.
Эта дипломатия сильно испугала бедную Мадлен. Она боялась, как бы Консьянса вновь не призвали под знамена, но зрение юноши, с трудом спасенное, оставалось еще очень слабым.
Катрин испытывала такой же страх за Бастьена. Он уже дважды возвращался с войны: первый раз с искалеченной рукой, второй — с двумя рубцами крест-накрест на лице, следами двух сабельных ударов.
Катрин боялась, что в третий раз он не вернется вовсе.
Но император не имел даже времени подумать о простых людях из какого-то Арамона.
И без них Наполеону удалось собрать сто восемьдесят тысяч солдат.
После долгих размышлений о том, ждать ли ему с этим войском новую коалицию, оставаясь во Франции, или двинуться навстречу противнику, он решил перенести военные действия в Бельгию, ошеломить врага одним из тех смелых ударов, секретом которых он владел. Если Бог ему поможет, он раздавит, рассеет в прах, уничтожит Блюхера и Веллингтона, в то время как враг будет пребывать в уверенности, что он еще не вступил в войну.
Не удивительно поэтому, что в начале июня через Виллер-Котре прошло тридцать или сорок тысяч солдат, направлявшихся к Суасону, Лану и Мезьеру.
Бастьен целыми днями пропадал на большой городской площади. В своем гусарском мундире, с крестом на груди и двумя рубцами на лице, он привлекал внимание даже самых старых солдат: много раз своей искалеченной рукой он пожимал руку собрата, вышедшего из строя, чтобы приветствовать его.
