Лаура Кинсейл - Цветы из бури
— Я не подчиняюсь тебе.
— Нет! Клятва венчания! Подчиняешься… мне.
— Я не давала такой клятвы! — В ее голосе было мертвецки-спокойное упорство. — Я не обязана считаться с твоими капризами. Ты, наверно, не помнишь моих слов. — Мэдди не смотрела ему в глаза. — Я думаю, ты совсем не слушал меня.
Кристиан вдруг понял, что ступил на скользкую почву.
— Я помню! Обязанность… Бог… муж и жена.
— Союз, — сказала она, — единственный закон между нами — закон любви.
«Помоги же мне, Мэдди! Мне нужна помощь!» Но он не хотел просить. Раз приняв решение, Кристиан не собирался умолять ее. Груда писем и слова, слова, слова — все смешалось у него в голове. Отвратительная мелкая тоска, затянувшаяся агония изо дня в день…
— Мне вообще не следовало ничего говорить, — продолжала Мэдди. — Мне не надо было стоять перед фальшивым священником и венчаться с тобой. — Голос ее был чужим. — Я не могу одобрить подобное беспутное поведение. Эта суета, не приносящая пользы, глупость и неблагочестие.
Кристиана охватила ярость. Он не собирается больше, выслушивать госпожу пуританку, которая, не видя дальше собственного носа, читает ему проповеди. Они и не были близки уже неделю, с тех пор, как она проявила такую самоуверенность. Но ему хотелось целовать ее до тех пор, пока ей не станет плохо, пока она не забудет все свое проклятое пустосвятство и не станет такой, какой он знал ее. Он посмотрел на нее, а Мэдди подняла подбородок и напряглась. Кристиан смел все письма со столов в серебряную корзинку, забыв о своей тщательной сортировке. Затем он подошел к своей жене сзади и дернув за ленту, державшую шляпку, сорвал ее с головы Мэдди.
— Уходи! — презрительно усмехнулся он. — Иди!
— И уйду! — воскликнула она.
Жерво бросил шляпку в камин и вышел, хлопнув дверью. Ничто, кажется, он не ненавидел сейчас больше чем благочестивых женщин.
Мэдди, выхватила из пламени шляпку и стала бить ею мрамор камина.
— Ах, ты! — выкрикнула она сквозь зубы. Он злонравен, тщеславен, невыносим. Она не хочет здесь оставаться, не может выполнить его требования. Все эти танцы, театры, все, о чем он говорил… Она предупреждала его…
Такие деньги… Мэдди не представляла себе, как он может спать по ночам. Она также не понимала, почему он такой странный. Почему он так относится к ней, одновременно обещая и угрожая? И может просидеть всю ночь на стуле в гостиной. Почему он не может быть разумным, правильным человеком, который смиренно принимает то, что уготовил ему Бог. Но нет, Жерво хотел бы быть царем ада, как сатана из поэмы, и еще уверен, что и она должна быть рядом с ним. Жена. Герцогиня.
Внутренний голос, тем не менее, подсказывал, что надо остаться. Она хорошо понимала, что Кристиан не может один ничего предпринимать. От этого зависит слишком многое в его судьбе. И в то же время Мэдди чувствовала для себя большую опасность. Ее любовь к нему и страсть были искажением истины, разрушительной привязанностью к человеку, живущему мирской плотской жизнью. В ней боролись желание остаться и желание уехать. И она хотела не уступать своим гибельным страстям.
Только бы найти покой, успокоить свою душу! Она не могла. Ее постоянно мучили воспоминания о его гнетущем присутствии, ей было неуютно в пустой, тихой комнате.
Мэдди хотелось отправиться на собрание Друзей, она не была там несколько недель, но даже здесь возникло новое и неприятное открытие. Теперь она, герцогиня и жена мирского человека, боялась туда идти. Ей было стыдно перед Друзьями.
Шляпку спасти не удалось. У нее вырвался легкий стон сожаления, когда она увидела, что поля совершенно обгорели. Безумец! Надо вернуться к папе, А Дарэм приедет к герцогу.
За окном вспыхнул фейерверк, и она вздрогнула. С беспомощным восклицанием она вновь швырнула шляпку в огонь. Пламя превратило лилово-белый цвет в желтый, потом в оранжевый и, наконец, в черный.
…В парке было холодно и сыро. Темно. Только главный павильон был специально открыт и освещен для концерта и фейерверка в честь карнавальной ночи. Кристиан стоял в тени, не желая сейчас встречаться с кем-нибудь из знакомых, хотя в такую сырую осеннюю ночь немногие потратили три шиллинга, чтобы посмотреть на иллюминацию из двух сотен ламп, выставку пиротехники, великолепные цветы и огни, а также другие подобные вещи.
С него хватит. Если уж выглядеть дураком, то лучше перед посторонними. Кристиан смешался с толпой. Около столового павильона он прислонился к дереву, решив попробовать каких-нибудь сладостей. Пока он нащупывал монеты, кто-то кокетливо схватил его за рукав плаща.
— Любезный кавалер! — заявила дама в вуали, трудно различимая в темноте. — Покорно прошу вас угостить меня горячим сидром, и давайте немножко поболтаем.
Голос был вежливый, но низкий и хриплый, а фамильярность обращения безошибочно выдавала полусветскую кокетку. Кристиан обернулся, не отходя от дерева. Белая ручка в соболиной муфте все еще лежала на его руке. Под вуалью был виден лишь бледный подбородок, а над вуалью — модная шляпка. Он заметил, однако, что она улыбается. Жерво иронически улыбнулся в ответ и покачал головой.
— О, вас не интересует женское общество?
Кристиан явственно расслышал в ее речи французский акцент.
— Вы, джентльмен высшего класса, герцог, и не можете угостить бедную девушку стаканчиком сидра?
Кристиан почувствовал беспокойство. Он посмотрел на нее более пристально.
Дама отступила на шаг, подняв юбки, и закружилась перед ним, как будто приглашая его посмотреть на себя со всех сторон.
— Все еще не узнаешь, Кристиан, — спросила она, шаркнув ножкой.
Он собирался уйти. Он не знал, кто она такая, да и не интересовался. Дама быстро пошла рядом.
— Кристиан! — она схватила его за руку и приподняла вуаль. — Господи, это же я! Жерво остановился.
— Эди! — Ее имя просто скользнуло по его сознанию, не вызвав никакой реакции, кроме желания продолжить путь.
Она взяла его под руку и прильнула к нему. Жерво стоял неподвижно, она терлась лицом о его рукав.
— Ах, Кристиан! Как хорошо, что я тебя встретила. — Но тут она неожиданно замолчала и снова ухватилась за руку.
— Чего… тебе… — больше Жерво не мог ничего выговорить.
— Не ругайся, — сказала она. — Я должна была уйти, здесь невыносимо. Я привезла с собой служанку, она вот там, за нами. Но восемь месяцев траура — просто невозможно. Пожалей меня, Кристиан! Как замечательно, что я вижу твое лицо. — Она шла под руку с ним. — Ты себе не представляешь, что было. Он сослал меня. В то самое утро, когда понял, что мне нужно только встретиться с тобой. О, как он рассвирепел! Я испугалась. А Шотландия! Ужасный сарай, где живет его семья! Я провела там лето и осень. Я не могла даже написать. Я так по тебе скучала! Меня уверяли, что надо отдохнуть после удара. Они-то думали, что я страдаю из-за мужа, умирающего от инфлюэнцы. Но все эти месяцы я скучала без тебя. Никто ничего не знал о тебе. Эти противные старые торгаши уверяли, что ты забыл обо мне. Я только что приехала в город, вот почему ты не нашел меня. Меня держали взаперти, как в тюрьме, пока…
