Вера Крыжановская-Рочестер - Тайная помолвка
При этих спокойных словах Рудольф побледнел и опустился в кресло. Рассудок подсказывал ему, что священник прав и что неминуемо грозившее им разорение, любовь Валерии к Самуилу и многие разные другие обстоятельства нельзя было предать гласности, а банкир, приводя причины, толкнувшие его на преступление, мог действительно запятнать их честь.
Отец фон-Роте, внимательно следивший за изменением его выразительной физиономии, вздохнул свободно.
– Я с радостью вижу, сын мой, что к вам возвращается спокойствие, – сказал он, пожимая руку графа. – Позвольте же предложить вам другую сторону вопроса. Вы – не только жертва. Смерть ребенка ставит серьезное обвинение против Рауля. Несчастная случайность, которая бы возбудила сострадание к отцу, является преступлением, коль скоро тайна обнаружится. Как бы ни был виновен банкир, он может возвратить Раулю сына здоровым и невредимым, а ему взамен вы дадите лишь труп, вы…
Он остановился, так как в кабинет вошел доктор Вальтер.
– Продолжайте, отец Мартин, доктору все известно. А вы, доктор, скажите ваше мнение. Находите ли вы возможным умолчать о таком преступлении, как преступление Мейера?
Отец Мартин снова повторил все, им уже сказанное, и заключил словами, что, по его мнению, процесс этот был бы позорным для обеих родовитых семей.
Доктор, внимательно выслушав представленные доводы, после минутного, но глубокого раздумья сказал Рудольфу:
– Да, граф, как ни возмутительна мысль, что преступник избежит наказания, но я не могу не присоединиться к мнению отца фон-Роте. История эта так запутана, а честь обеих семей и память покойного графа настолько пострадают при ее огласке, что не знаю, есть ли основания рисковать? К тому же у князя есть второй сын, а лета его и княгини дают надежду на многочисленное потомство, стало быть, вопрос о прекращении рода не существует. Что же касается похищенного ребенка, то он – банкир Вельден, миллионер, и ничего не теряет, кроме титула.
Антуанетта побледнела и в волнении, но не вмешиваясь, следила за переговорами. С тревогой поглядывала она на мужа, возбужденно ходившего по кабинету. Вдруг тот остановился.
– Есть обстоятельство, о котором вы не подумали. Допустим, что я уступлю вашим доводам, но можете ли вы предположить, что родители согласятся оставить своего ребенка в руках этого лукавого человека, который и украл-то его, быть может, для того, чтобы выместить оскорбление, нанесенное ему самому.
– Нет! – крикнула графиня.
– О нет! – энергично вторил ей отец Мартин. – Я могу засвидетельствовать, что Эгон счастлив, окружен любовью и заботами, да и сам он любит банкира так горячо, как только ребенок может любить отца, всегда снисходительного и доброго. Позвольте тоже опровергнуть ваше обвинение Мейера в лукавстве. Увлеченный страстями, он совершил преступление, о котором сам скорбит и всячески старается загладить его. Не знаю, известно ли вам, что Рауль соблазнил жену банкира, последствием чего был ребенок. Сначала Мейер выгнал ее, но потом простил ее, снова принял в свой дом и узаконил ее ребенка, которого воспитывает как своего собственного. На это способен лишь человек с высокой душой.
В то время как в кабинете решался этот важный вопрос, Рауль и Валерия сидели у постели Амедея. Очнувшись от продолжительного обморока, княгиня тотчас позвала мужа и бросилась в его объятия. Мрачное отчаяние Рауля пугало ее, и никогда молодые супруги не были так близки между собой, как в эту минуту тяжелого испытания.
– Ах, как жить с укором в душе, что убил невинного, – прошептал князь.
– Дорогой мой, Господь видит твою скорбь и сожаление. Он знает, что подобного намерения не было в твоем сердце, – утешала его Валерия. – А теперь пойдем к Амедею. Каждая минута, проводимая нами вдали от него, кажется мне преступлением.
Теперь оба они, удрученные горем, склонились над постелью маленького страдальца. Он лежал в полузабытье, с закрытыми глазами и тяжело дышал. С мучительной тревогой они следили за каждым вздохом и движением ребенка, искаженное муками лицо которого уже носило печать смерти. Они не думали больше о сделанном открытии, что Амедей для них чужой и что он сын человека, причинившего им все это зло, забыли они, что их собственный сын здоров и невредим. Вся любовь и все помыслы их сосредоточились в этом «чужом», которого в течение шести с половиной лет они растили как своего сына. И вот он лежит теперь, сраженный пулей и рукой, всегда отечески ласкавшей его. Эти долгие часы томительного бдения доказали им, что заботы и взаимная любовь связывают людей точно так же, как и узы крови, если не крепче.
Около семи часов вечера Амедей пришел в сознание.
– Папа! – прошептал он, страдальчески беспокойным взглядом смотря на князя.
Этот взгляд и призыв как ножом резанули Рауля по сердцу.
– Я здесь, дорогое мое дитя, – сказал он, наклонившись, и две горькие слезы упали на лоб ребенка.
– Ты плачешь, папа? – тревожно спросил Амедей. – Не плачь, ведь ты же не нарочно это сделал, – утешал он, гладя рукой по щеке князя. – Ты же не знал, что я, несмотря на твое запрещение, войду, не постучав. Я не видел тебя со вчерашнего дня и так хотел посмотреть на тебя в полной форме в кабинете.
Рауль не в силах был отвечать и поцеловал его в щечку.
– Ты, мама, не плачь, – продолжал Амедей, протягивая другую ручку Валерии. – Теперь мне уже не так больно… Когда я выздоровею, я всегда буду послушным.
Подавляя рыдания, молодая женщина обняла ребенка.
– Да, ты выздоровеешь, дорогой мой, и мы будем счастливы. Но ты горишь, не хочешь ли пить?
– Да, дай мне попить чего-нибудь очень холодного.
После этого ребенок снова впал в забытье, но это спокойствие было непродолжительным.
– Папа, папа, я задыхаюсь, – стонал он, мечась по постели.
Рауль приподнял тяжелые занавеси и открыл окно. Чистый воздух, лучи заходящего солнца ворвались в комнату.
– Поднеси меня к окну, я хочу больше воздуха, хочу поглядеть в сад, – сказал ребенок, протягивая руки к окну.
Рауль поднял его и подошел с ним к окну. Кудрявая головка мальчика лежала на плече князя. С минуту он смотрел унылым взглядом на зелень, но вдруг вытянулся, широко раскрыл глаза, с выражением ужаса он ручкой ухватился за шею князя.
– Мама, папа, помогите, мне страшно! Ах. Все темнеет, – проговорил он слабеющим голосом.
Тело его судорожно дернулось, глаза закрылись, и маленькая ручка повисла. Все было кончено. Шатаясь, как пьяный, Рауль положил тело на диван, а Валерия, рыдая, упала около него на колени.
