Жюльетта Бенцони - Катрин. Книга третья
Когда Катрин немного высунулась из окна, чтобы вдохнуть свежий утренний воздух, чтобы ощутить на лице ласковое прикосновение еще робких солнечных лучей, из часовни вышли Бернар и Арно. Оба были в полном вооружении и только шлемы держали на согнутом локте. Подойдя к скакунам, которых держали за повод конюшие, они вскочили в седло. Видимо, Арно решил проводить друга. Бернар-младший уже собирался надеть шлем, но, заметив в окне Катрин, направил к ней своего коня.
— Я не хотел будить, вас, Катрин, — крикнул он, — но счастлив, что мне удалось увидеть вас до отъезда. Не забывайте меня! Я сделаю все, чтобы вы в самом скором времени украсили двор Карла VII..
— Я не забуду вас, мессир! И буду молиться за успех вашего оружия!
Жеребец Арманьяка в красно-серебряной попоне гарцевал с изяществом молоденькой танцовщицы, подчиняясь умелой руке всадника. Бернар поклонился до гривы коня, по-прежнему не отрывая глаз от Катрин, которая ослепительно ему улыбнулась. Затем поворотил скакуна и рысью двинулся к воротам, возглавив отряд своих всадников. За ним последовал Арно, которого сопровождал Фортюна, ставший отныне конюшим Монсальви.
Проезжая мимо окна, Арно поднял руку в железной перчатке, приветствуя жену, и улыбнулся ей. Однако Катрин вновь почувствовала беспокойство, мимолетно охватившее ее минувшей ночью.
Улыбка Арно была бесконечно грустной, а осунувшееся лицо говорило, что он так и не ложился спать.
Внезапно Катрин забыла о муже. Прямо перед ней, почти на той же высоте, на сторожевой галерее стоял вооруженный солдат, опираясь обеими руками на рукоять сверкающего меча. Из — под стального камая, закрывавшего голову и плечи, торчало широкое лицо с оливково-смуглой кожей, с поросячьими глазками чуть больше булавочной головки. Он злобно смеялся, глядя на Катрин, которая с изумлением узнала сержанта Эскорнебефа, командира гасконцев, отданных Арно Ксантраем в Бурже — того самого Эскорнебефа, что таинственным образом исчез из аббатства Сен-Жеро, получив выволочку от Монсальви.
Инстинктивно отпрянув от окна, она жестом позвала Сару и показала ей солдата, стоявшего на том же месте.
— Смотри, — сказала она, — узнаешь его? Сара, нахмурившись, пожала плечами.
— Я со вчерашнего вечера знаю, что он здесь. Я узнала его. Кажется, он направился в Карлат прямиком из Сен-Жеро. Впрочем, ничего странного в этом нет, ибо это единственная крепость его господина, графа д'Арманьяка.
— Арно знает?
— Да. От его взгляда ничто не укроется. Но Эскорнебеф униженно просил прощения, предварительно заручившись поддержкой графа Бернара. О, я сразу поняла, что мессиру Арно это не по душе, но отказать он не мог.
— Просил прощения! — пробормотала Катрин, не сводя глаз с огромного сержанта. — Не верю ни единому его слову!
Достаточно было посмотреть на злобную ухмылку толстяка, чтобы догадаться, что мольба о прощении была хитростью, за которой пряталось неутоленное мстительное чувство.
— И я ему не верю, — отозвалась Сара. — К тому же вчера я видела, как Эскорнебеф у часовни встретился с твоей «подругой» Мари. Они разговаривали очень оживленно, но, увидев меня, разошлись…
— Как странно! — промолвила Катрин, крутя в руках прядь волос. — Откуда они знают друг друга? Сара плюнула на пол с явным отвращением.
— Эта девка способна на все! — решительно заявила она. — Знаешь, я не удивлюсь, если она окажется колдуньей. Она явно почуяла в Эскорнебефе родственную душу.
Дверь без стука отворилась, и на пороге появилась Изабелла де Монсальви, вся в черном. На ней был широкий длинный плащ, а на голове черная вуаль, благодаря которой тонкое лицо казалось еще более высокомерным и замкнуто-неприступным. За спиной ее угадывалась лисья мордочка Мари. Мать Арно остановилась в дверях и, не посчитав нужным поздороваться, сухо спросила:
— Вы идете? Месса сейчас начнется…
— Иду, — коротко ответила Катрин.
Накинув на плечи плащ с капюшоном, она двинулась за свекровью, нежно поцеловав на прощанье Мишеля, которого Сара тут же уложила между двумя подушками на большой кровати.
Солнце садилось, когда Арно вернулся в замок. Вместе с Фортюна и десятком солдат он объездил окрестности, дабы убедиться, что все спокойно. Затем надолго задержался в деревне Карлат, побеседовал с нотаблями, проверил запасы продовольствия и попытался хоть немного ободрить крестьян, которые, не зная покоя уже много лет, глядели затравленно и испуганно, готовые в любой момент бежать или хвататься за оружие.
Две вещи поразили Катрин, когда Арно вошел в большую залу, очищенную от грязи и застеленную свежей соломой, где семья собралась в ожидании возвращения своего главы и ужина: то, что у него было такое озабоченное лицо, и то, что он не снял панциря. Ей показалось, что с утра он еще больше побледнел. Встревожившись, она побежала ему навстречу, уже протягивая руки, чтобы обнять, но он мягко отстранил ее:
— Нет, не надо целовать меня, дорогая! Я очень грязный, и у меня, кажется, начинается жар. Старые раны разболелись, и, к тому же, я простудился. Тебе надо быть осторожней и не заразиться.
— Какое мне до этого дело! вскричала Катрин в негодовании, спиной угадывая язвительную усмешку Мари.
Арно, улыбаясь, поднял руку, чтобы положить на голову жены, но тут же остановился.
— Подумай о сыне. Ты его кормишь, ему нужна здоровая мать.
Все это звучало чрезвычайно логично, даже мудро, но у Катрин невольно сжалось сердце. Впрочем, он принес те же извинения матери: не поцеловал ее, а только поклонился и слегка кивнул Мари. Изабелла де Монсальви смотрела на сына с удивлением и некоторой тревогой.
— Почему ты не снял панцирь? Неужели ты собираешься ужинать, имея на плечах пятьдесят фунтов железа?
— Нет, матушка. Я не стану ужинать, то есть не стану ужинать здесь. Мне следует быть начеку. Крестьяне сообщили тревожные вести. По ночам какие-то подозрительные люди бродят по округе. Одни из них явно изучают укрепления, а некоторые даже пытались взобраться на скалу. Я должен познакомиться с гарнизоном замка, проверить все вооружение и боеприпасы. Несколько дней мне лучше побыть с солдатами. Я уже приказал поставить походную кровать в башне Сен — Жан, той, что ближе всего подходит к скалистому выступу.
Он повернулся к Катрин, бледной и рассерженной. Из гордости она не произнесла ни слова, но на лице ее было написано страдание. Почему он решил отдалиться от нее, лишить ее тех счастливых часов, когда они были ближе и дороже всего друг для друга?
— Мы должны быть разумными, сердце мое. Идет война, а на мне лежит тяжкая ответственность за судьбу крепости.
— Если ты хочешь перейти в башню Сен-Жан, отчего я не могу поселиться вместе с тобой?
