Бренда Джойс - Невероятное влечение
Теперь Александра знала, что не увидит Клервуда ни за завтраком, ни даже в течение дня — он либо вел переговоры с архитекторами, компаньонами или служащими за закрытыми дверями кабинета, либо отправлялся в город на встречи. Она даже приобрела привычку читать во время одиноких завтраков, изучая газеты, которые уже успел просмотреть герцог. Остаток дня Александра проводила за шитьем, наспех перекусывая что‑то в своей комнате или развозя по клиенткам приведенные в порядок платья.
Если Клервуд был в отъезде, ее взгляд блуждал по газонам и длинной, посыпанной ракушечником дорожке — Александра ловила себя на мысли, что ждет его возвращения. Если герцог находился дома, она напрягала слух, силясь разобрать стук открывающихся и закрывающихся внизу дверей и уловить его сочный, обольстительный баритон.
А еще Александра сталкивалась с ним, когда меньше всего ожидала этого: завернув за угол в холле, поднимаясь наверх по лестнице или возвращаясь в дом с улицы. В то мгновение, когда их пути пересекались, Клервуд замирал на месте, и мощное, доминирующее присутствие его огромного тела отчетливо ощущалось в доме. Он никогда не забывал вежливо осведомиться о делах гостьи, и в эти моменты его взгляд был особенно теплым, даже нежным. Герцог больше не спрашивал, что Александра собирается делать днем, — вместо этого она замечала, как он внимательно смотрит на ее руки. Обычно на них красовался наперсток, а кончики пальцев были испещрены мозолями. Клервуд старался придать лицу бесстрастное выражение, но Александра чувствовала, что он по‑прежнему не одобряет продолжения ее тяжелой работы.
И от каждой такой случайной встречи у Александры перехватывало дыхание. Каждое такое невольное столкновение, независимо от того, каким мимолетным и незначительным оно было, заставляло бедняжку томиться вожделением еще сильнее. Всякий раз, когда они оказывались близко друг к другу, тело Клервуда притягивало Александру, будто магнитом. Настойчивое желание оказаться в его объятиях росло с каждым днем. Она была почти уверена, что герцог чувствовал то же необузданное, страстное желание.
Но он не предпринимал новых попыток соблазнить свою гостью…
Сейчас Александра взяла иглу и нить, готовясь шить. День был в разгаре, Клервуд уехал накануне, раньше, чем она спустилась позавтракать. Как сообщил Гильермо, его светлость отправился в Манчестер и мог остаться там на ночь. У Александры не было причин тревожиться, но тем не менее она ощущала сильное беспокойство.
Мгновение спустя Гильермо сообщил Александре, что к ней пожаловал посетитель. Она удивилась: кто мог к ней приехать? Александра отправила сестрам письмо пять дней назад, но ответа все не было. Она нетерпеливо вскочила с места, надеясь, что прибыли Оливия и Кори.
— Кто это?
— Ваш отец, барон Эджмонт.
Внутри у Александры все сжалось от страха. Она написала сестрам, но не отцу — просто не знала, что ему сказать. Но она отчаянно нуждалась в прощении — и так же отчаянно хотела, чтобы Эджмонт любил ее, снова гордился ею — словно отец и дочь могли стереть горькое прошлое.
Чувствуя, как дрожь охватывает все тело, Александра бросила взгляд в зеркало и вышла из комнаты. Пока Гильермо провожал ее вниз, бедняжка молилась, чтобы на этот раз встреча с отцом прошла хорошо. Эджмонт ждал Александру в ее любимой гостиной. Он обернулся, когда дочь нерешительно замерла на пороге.
От волнения Александра не могла даже пошевелиться. Отец не улыбался, как и она сама. Как бы ей хотелось, чтобы последнего разговора между ними никогда не было, чтобы Эджмонт никогда не выгонял ее из дому!
— Добрый день, отец, — в волнении выдохнула Александра. — Я так рада, что ты приехал!
Он хмуро посмотрел на нее:
— Твои сестры после долгих расспросов наконец‑то признались мне, что ты — гостья герцога.
Она испуганно сжалась.
— Я — его гостья, и только гостья. Мне некуда было идти.
Эджмонт задумчиво посмотрел на руки дочери и, помолчав, спросил:
— Почему ты все еще шьешь?
Она сняла наперсток и увидела, что случайно прихватила с собой иголку с ниткой.
— Мне нужен заработок.
Эджмонт вздрогнул от изумления.
— Разумеется, не нужен, если ты живешь здесь в качестве гостьи Клервуда. — По тому, как яростно отец выплюнул последние два слова, Александра поняла, что он ей не верит.
Она обхватила себя руками, будто обороняясь.
— Я не кручу тут романы, отец.
— Тогда что ты здесь делаешь? — настойчиво спросил он.
— Я уже тебе сказала, — резко бросила Александра в ответ. — Мне некуда было идти, а Клервуд оказался так добр…
— Добр? — эхом отозвался отец, с раздражением и явным отвращением потряхивая головой. Нет, не о такой встрече она молилась!
— Я скучаю по тебе, отец. Я скучаю по Кори и Оливии, — призналась Александра, осознавая, как сильно хочется умолять Эджмонта позволить ей вернуться домой. Но она не сделала этого, хотя безрассудно бросилась вперед, к нему. — Мне так жаль, что я разочаровала тебя! Я не виню тебя в том, что ты выгнал меня из дому. То, что я совершила, было постыдно — бесчестно, позорно. Мне так нужно твое прощение!
Эджмонт содрогнулся.
— Ты — моя старшенькая, Александра. Конечно, я тебя прощаю.
Она с опаской уставилась на отца. Он даже не взглянул на нее в ответ, словно на самом деле совсем не собирался ее прощать. Лицо Эджмонта превратилось в твердую, искаженную от напряжения маску. Но даже при этом Александра с трудом удерживалась от желания броситься в объятия отца — и снова остановила себя от этого порыва, почувствовав, что в лучшем случае проявление эмоций обернется неловкостью, а в худшем грозит новой бедой.
— Ты — моя старшенькая, лучшая из «выводка». Ты — такая благоразумная, такая чувствительная — прямо святая, — продолжал он. — И ты так похожа на свою мать!
Александра рассеянно думала о том, что слова отца должны были выражать нежность, но почему‑то причиняли боль, словно нанося удар за ударом. В висках эхом стучал его недавний крик: «Ты — не такая, как твоя мать!»
— Я совершила ошибку. Мама никогда не сделала бы ничего подобного, — потерянно произнесла она. Элизабет обязательно выстояла бы, она ни за что на свете не поддалась бы искушению. — Ты и в самом деле прощаешь меня?
— Разумеется, прощаю, — мрачно подтвердил Эджмонт. — В противном случае я не приехал бы сюда.
Но он не обнял дочь, его лицо не выражало ни капли искренней радости. Обессилев, Александра опустилась на стул. Ничто теперь не было так, как прежде. Ее поступок проложил глубокую трещину между ними, и возникшее отчуждение все еще витало в воздухе.
