Виктория Холт - Страстная Лилит

– Со вторым ребенком все по-другому, – говорила нянька. – Вы уже знаете, что они не такие хрупкие, какими кажутся.

– Мне еще не приходилось видеть такого совершенного младенца! – сказала акушерка.

И даже нянька что-то такое приговаривала, обмывая Доминика.

Лея и Керенсу привели, чтобы показать им малыша.

– Мама, – недовольно проговорила Керенса, – я бы хотела, чтобы он был побольше. Этот слишком маленький.

Лей взял младенца за ручку.

– Смотри, Керри. Смотри, как он ухватил меня за руку.

– Он мою тоже схватит. Правда, беби?

Керенса стремительно наклонилась над лицом малютки.

– Осторожнее, дорогая! Осторожнее! – предупредила Аманда. Младенец никак не реагировал на суету, окружающих его людей.

– А он не боится, правда, беби? – говорила Керенса. – О, но мне же хотелось большого малыша. Я бы хотела такого, который мог бы ходить и разговаривать. А теперь, я думаю, нам придется его учить!

Она снова резко наклонилась к личику младенца, который лежал и улыбался.

Ужасный страх не отпускал Аманду. Возможно, он зародился в тот момент, когда Керенса так резко и близко склонила свое лицо к младенцу. Она не переставала думать о его немигающем взгляде. После этого она постоянно наблюдала за ним и обратила внимание на то, что он реагировал на все звуки, но не обращал внимания на то, что находилось у него перед глазами.

Неужели эти ясные и красивые глаза не были такими, как у других детей?

Она помахивала рукой у лица младенца, но его взгляд не двигался за движением ее руки. Он лежал... улыбаясь... не моргая.

Она была ужасно напугана, но не сказала никому ни слова... даже Лилит, и, уж конечно, Хескету.

Этого не могло быть. Почему так должно быть?

Совершенно очевидно, что она не могла не поделиться своими ужасными опасениями хоть с кем-нибудь, и когда повидать младенца пришел Фрит, она поняла, что именно с этим старым своим другом, к которому она уже и раньше обращалась в трудную минуту, ей и следует теперь посоветоваться.

– Фрит, – сказала она, – я рада, что мы одни. Я хочу поговорить с тобой. О малыше.

– Что такое, Аманда?

– Я ужасно волнуюсь. Его глаза... С ними что-то странное. Он... похоже, он ничего не видит. Он не реагирует на свет. А когда я машу рукой у его лица, он не моргает. Кажется, что он не замечает движения.

Фрит взял малыша и понес его к окну. Аманда последовала за ним. О, Фрит, думала она, скажи, что с ним все в порядке. Скажи мне, что я глупая, суматошная и напрашиваюсь на неприятности. Скажи мне так.

Но Фрит молчал, молчал томительно долго.

– Фрит... в чем дело? Почему ты молчишь?

– Я не знаю, что сказать.

– Фрит... он не... слепой же!

– Аманда, дорогая, я ничего не могу сказать. Я... просто не знаю.

– Странно, Фрит. Ты ведь не можешь этого отрицать. У него что-то странное с глазами.

– Может быть, это не полная слепота. Это может быть что-то незначительное... что-то такое, что можно исправить.

– О, Фрит, что мне делать?

Фрит отошел от окна. Она села, и он передал ей ребенка.

– Прежде всего, – сказал он, – нам следует узнать мнение специалиста. Я поговорю с Хескетом.

– Нет! – воскликнула она.

– Почему?

– Я не хочу, чтобы он волновался. Думаю, я просто паникую. Да-да. Должно быть, так. Ты ведь знаешь, я довольно неразумна. Я всегда была такой, верно? Я вечно фантазировала. Думаю, что на самом деле все в порядке. А ты как считаешь, Фрит? Согласен со мной?

– Может быть, ты права, Аманда.

– Фрит... Фрит... что я буду делать?

– Ты действительно не хочешь ничего говорить Хескету? Дорогая, было бы разумнее сразу ему сказать.

– Нет. Нет! Я хочу удостовериться, что все в порядке... Хескет так хотел сына... больше, чем дочь. Казалось, все так удачно. О, Фрит, я этого не вынесу... не могу. Мне не верится. О, Фрит, я не могу омрачать счастье Хескета своими страхами. А ведь это пустые страхи. Я знаю, что это так.

– Дорогая Аманда! – сказал Фрит, не глядя на нее. Она испугалась, потому что в его манере говорить не осталось и следа привычного для него легкомыслия, в голосе слышалась серьезность, ужаснувшая ее.

– Поговори со мной, Фрит, – умоляюще сказала она. – Скажи мне, что я не права... скажи мне, что я дурочка. Скажи мне, что я фантазерка... зря себя мучаю...

Он подошел и положил руку на ее плечо.

– Аманда, необходимо как можно быстрее проверить зрение ребенка. Можно что-то сделать... если окажется, что необходимо что-то делать. В нынешнее время делается много удивительных вещей. Ты не должна сразу отчаиваться.

– Я в отчаянии, Фрит, я в отчаянии.

– На тебя это не похоже, Аманда. Мы ведь ничего еще не знаем. Его глаза могут быть в полном порядке. Но... ради того, чтобы рассеять твои сомнения... мы должны немедленно узнать мнение специалиста. Я знаю человека, который лучше всех в Лондоне разбирается в глазных болезнях. Я немедленно отправлюсь к нему и договорюсь, чтобы ты завтра показала ему ребенка. Ну как? Хескету можно ничего не говорить, пока ты не побываешь у этого врача. Мы с тобой пойдем к нему втайне от всех, ну как?

– О да, Фрит, пожалуйста. – В ее глазах стояли слезы. – Ты чудесный друг, и всегда был таким. Ты по-настоящему чудесный человек.

После ее слов к нему вернулась его обычная непринужденная манера держаться, и он рассмеялся.

– Ах, Аманда, как всегда, не умеешь отделить овец от козлищ! Я нечестивый грешник, и ты это знаешь.

– Нет, Фрит, нет! Он погладил ее руки.

– Не надо слез. Не надо волнений. Все будет хорошо. Я чувствую, что все будет хорошо. А если и не так, что-то можно будет сделать. А теперь я иду повидать этого моего приятеля, специалиста-глазника. Пожалуйста, улыбйись. По-моему, слышны шаги Хескета.

Вошел Хескет.

– Как я рад тебя видеть, Фрит! Любуешься нашим сыном?

– Просто один из волхвов пришел засвидетельствовать свое почтение, – пошутил Фрит.

Аманда молча наблюдала за ними. «О Боже, – молила она, – даруй ему зрение. Пусть он будет зрячим!»

Из всех детей – а теперь, вместе с Леем, их было четверо – самым любимым был Доминик. Даже Керенса была с ним нежна, у нее менялся голос, когда она разговаривала со своим маленьким братом. Трогательно было наблюдать за игрой детей в детской комнате, видеть, как Керенса и Лей, позволявшие себе в обращении друг с другом резкости, менялись, когда в игру вступал Доминик.

Доминик был красивым ребенком, но он не только был хорош собой, у него и характер был хороший. Он искал любви окружающих и находился в доме на особом положении. Он был способным и умным; порой казалось, что особое обаяние и особое здравомыслие были даны ему взамен зрения. Он, бывало, играл с другими в прятки ощупью – его тонкие, изящные руки были значительно чувствительнее, чем руки других детей – или по слуху, слышал он тоже лучше окружающих. Даже смеялся он веселее Других, более заразительно. Все живущие в доме, от первого этажа до мансарды, боготворили Доминика, считали его своим любимцем. О Фрите этого сказать было нельзя, правда, он и сам говорил о себе, что он не сентиментален, и, хотя слепой малыш ему нравился, все же его любимицей была Керенса – невыдержанная и шаловливая Керенса.