Елена Арсеньева - Зима в раю
Большим подспорьем стало то, что на деньги, которые клали на счет заключенного родственники, разрешалось один раз в десять дней делать заказ в тюремный ларек, и откуда приносили сладкие сухари, сахар, сыр и колбасу. Перед Новым годом выдали по одному испанскому апельсину (конечно, за счет заключенных!).
«Кто приносит деньги? – размышляла Александра. – Оля или Любка? Как они? Ну хоть бы коротенькую записочку получить!»
Записок не разрешали передавать. И слухи о семье никакие не доходили. Даже о Шурке, который вроде был где-то рядом, в той же тюрьме на Арзамасском шоссе, она не знала ничего. Мужчины содержались в другом здании. За отдельным забором. Даже на прогулках их не видели. А там, в общем здании, рассказывали, действовал знаменитый тюремный телеграф, благодаря которому заключенные общались еще во времена оны.
«А он знает ли, что я здесь? – думала Александра. – Лучше бы не знал. Еще тяжелей будет…»
Один раз, еще весной, Шурка вдруг приснился. Он был совсем мальчишка, и они вдвоем шли в кондитерский магазин на Покровку – покупать лоби-тоби. Ну, купили, и вдруг на пороге магазина Шурка сорвался с места – и ринулся наутек, прижимая к себе магазинные шуршащие пакетики.
– Куда ты, Шурка? – закричала Сашенька. – Песик-братик, подожди!
Но он мчался, не оглядываясь. Так и исчез где-то на Покровке.
Александра проснулась со странным ощущением – то ли плакать хотелось, то ли радоваться. Откуда брат убежал? Из тюрьмы? Или, может быть, его освободили?
Ну да, его накануне как раз и освободили… Только не скоро узнает Александра как!
Прошло два месяца заключения – без вызовов на допрос, в той же безвестности, – и она получила из дому кое-какие вещи. Передали два легких платья, другое белье и халат. Это было таким облегчением, что она даже заплакала. Весна катила, лето наваливалось, в теплом платье и белье, которое не настираешься, было невыносимо. Хорошо еще, не пошла тогда на кладбище в валенках! Теперь ботики сняла – и ходила в туфлях, все полегче. А что было бы с ногами, если бы сейчас, в мае, она оказалась в валенках?!
– Ничего, – сказала одна молодая женщина, Катерина Спасская, жена капитана, с которой Александра поделилась своими мыслями. – Может, еще и пожалеешь про валенки-то. Небось зашлют на зиму, куда Макар телят не гонял.
Катерина была всегда мрачная и шутила мрачно.
– Не сплавлял, – усмехнулась, «поправив» ее, жена другого «преступного» капитана, Людмила Стромыкина. – Понимаете, девочки? Куда Макар телят не сплавлял. По Волге-реке.
Они засмеялись… Если бы Александре сказали раньше, она бы не поверила, что здесь люди радуются любой возможности рассмеяться. И любой возможности, позволяющей остаться человеком. Они не собачились, не ругались, были полны щемящей, сестринской нежности друг к другу, называли друг друга только девочками или сестричками. Они рассказывали друг дружке истории своих жизней, своих «преступлений». Собственно, у жен ответработников и капитанов преступление было одно-единственное, статья называлась – «жена». А Саша рассказала о своем подробно – и камера в один голос рыдала вместе с ней над историей ее вечной любви к Игорю Вознесенскому, словно над старинным романом. Как-то так получалось, что и поплакать всласть они тоже были рады. Ну, все же женщины… Честное слово, они даже умудрялись рыдать над стихами Маяковского! Их читала – вот уж тесен мир, до ужаса тесен! – та самая Перла Рувимовна Левинсон, которая когда-то советовала вешать на елки игрушечные виселицы. Из тощей брюнетки с острым лицом она за двадцать лет превратилась в дебелую седую матрону, сменила фамилию, став Абрамовой, и сидела теперь по той же сакраментальной статье – «жена». Александру она не узнала, конечно, а та не стала напоминать сестричке Перле Рувимовне «боевой восемнадцатый год». Работала она уже не воспитательницей в детском саду, а учительницей в школе, преподавала литературу и запоем читала обожаемого Маяковского. Память у нее была прекрасная, не то что у Александры, которая из всех стихов помнила только Бальмонта. Так ведь наслушалась дома-то… Один раз прочла его, ну, два. Маяковский женщинам нравился больше. Да и читала бедняжка Перла так хорошо и чеканно:
Лиловая туча,скорей нагнись,меняи Париж полей,чтоб толькоскорейзацвели огнидлинойЕлисейских полей.Во все огонь —и небу в темьи в чернь промокшей пыли.В огнежукамивсех системжужжатавтомобили.Горит вода,земля горит,горитасфальтдо жжения,как будтозубрятфонаритаблицу умножения.ПлощадьКрасивейи тысячдам-болонок.Эта площадьоправдала бкаждый город.Если б был яВандомская колонна,я б женилсяна Place de la Concorde.
Женщины жадно спрашивали – что такое и почему – Вандомская колонна и Пляс-де-ла-Конкорд. Перла рассказывала…
Годилось все, только бы отвлечься от камеры.
Время шло, и дни сливались в недели, недели – в месяцы.
Лето кончилось. Осень разошлась…
Из дому прислали теплую одежду. Валенки снова пошли в ход, но из дома прислали другие, не те, что Александра носила, – подшитые прочно. Это что-то значило? Плохое? Хорошее?
Вдруг начали вызывать в тюремную канцелярию тех, у кого при поступлении не сняли отпечатки пальцев и с кого не сделали фотографии. В камере пошли разговоры: что-то готовится…
Вызвали и Александру – почему-то ночью… А, ну да, понятно почему. Чтобы не встретила невзначай никого из заключенных, ведь кабинеты следователей помещались в основном здании. Она так давно не видела ничего другого, кроме своей камеры и маленького дворика, что чувствовала странное оживление: будто на экскурсию попала.
Следователь был худой, угрюмый, черноглазый. В эти глаза Александра заглянула с такой радостью… Они ей кого-то напоминали, только не вспомнить было кого. Ну, наверное, Игоря: ведь все на свете черноглазые мужчины напоминали ей об Игоре!
Следователь, впрочем, смотрел сурово и глаза отвел. Велел сесть и открыл папку, которая лежала перед ним на столе. В папке был один-единственный листок. Глядя поверх него, но все же не задевая взглядом Александру, следователь отчеканил:
– За сопротивление властям вы понесете наказание по всей строгости закона.
Александра даже ахнула от изумления:
– Хоть скажите, по какой статье?
– А какая же у вас может быть статья, когда вас не судили? – пожал плечами следователь. – Впрочем, приедете на место и там узнаете!
Цинизм его и безразличие не имели предела.
– Как ваша фамилия? – с ненавистью спросила Александра.
