Герман Воук - Марджори в поисках пути
— Нет, я тебя слушаю. И наслаждаюсь этим коньяком, Ноэль.
Марджори пришло в голову, что он становится все более и более привлекательным. Она начала замечать самые незначительные перемены в нем. Она еще решила, не без скрытого удовольствия, что он начинает проявлять тот же мальчишеский энтузиазм, который ей приходилось и раньше в нем наблюдать. Когда он говорил, его глаза сверкали, как и раньше; было приятно узнавать знакомые ей нервные жесты, то, как он запрокидывает голову, как время от времени проводит костяшками пальцев по чисто выбритой верхней губе; все это оживляло старые воспоминания, порой болезненные, порой приятные, но всегда чертовски яркие.
— Как и положено всем основополагающим идеям, — продолжал между тем Ноэль, — эта была явлена миру в восьми толстых томах, но ее суть можно изложить в одной строке. Главной заслугой Маркса и его вкладом в критицизм является то, что он выводит мораль, религию и философию как функции экономических отношений в обществе. Это истина, великолепное наблюдение, в этом нет никакого сомнения. Эффект этого открытия был сокрушительным. Мое же открытие состоит в том, что, если погрузиться в эту теорию достаточно глубоко, то вся картина меняется. Она выворачивается наизнанку — это мой взгляд на ее сущность, И я должен посвятить остаток жизни доказательству этого; но — я в этом уверен — получается, что все экономические отношения в обществе на самом деле определяются религиозными верованиями того же общества — и что вся экономика, все глобальные понятия — деньги, доход, труд, абсолютно все — являются частью прикладной теологии. Вот что я понимаю под словами «поставить Маркса на голову». — Он замолчал и посмотрел на нее, положив обе руки на край стола. — Думаю, что все это для тебя не более чем скучная заумь…
Этот монолог так живо напомнил ей его былые теории, что она, едва удерживаясь от улыбки, произнесла:
— Нет, мне интересно, Ноэль, но, дорогой, ты взял на себя колоссальную задачу.
— Колоссальную? Да это же потрясение основ, — сказал Ноэль, и пламя свечей двумя желтыми точками отразилось в его глазах. — Ну а как тебе коньяк? Великолепен, не правда ли? Выпей еще, ты едва к нему притронулась.
— Что? Да я и так уже хороша, Ноэль… Нет, не так много, пожалуйста, половину рюмки…
— Давай, такого тебе больше не придется пробовать. Лягушатники выходят из себя, если американец покупает бутылку такого коньяка, для них это все равно что продать картину из Лувра. На ней никаких завлекательных этикеток, никакой паутины, ничего, это настоящая конспирация против иностранцев — человек, который мне ее продавал, был бледен и трясся всем телом. Он, должно быть, схлопотал за это лет десять тюрьмы. Бедный парень, я так и вижу его, голыми руками роющего себе подземный ход… — Он изобразил сошедшего с ума заключенного.
Марджори расхохоталась.
— Боже, какой ты фантазер! Это отличный коньяк, но не более того… Ноэль, неужели ты в самом деле все это прочитал? Мне кажется, на это должны уйти годы.
— Это правда. Я всего лишь поскреб верхний слой. На самом деле я, наполовину прочтя «Капитал», едва понял основную мысль. И это так меня заинтересовало, что я пролистал его до конца и пробежался по основным трудам Энгельса… Кстати, он гораздо лучший стилист и куда четче мыслит. Исторический парадокс и даже несправедливость заключаются в том, что все это учение стало известно как марксизм. Я очень верю в театральный эффект исторических событий, как ты знаешь. В это верил и Наполеон, еще один отличный мыслитель… и я убежден, что если бы у Энгельса была такая же длинная и густая борода, как и у Маркса, то учение стало бы известно как энгельсизм… но это всего лишь побочный вывод… что же до…
Марджори зашлась от смеха. Ноэль спросил:
— Что такое? Что с тобой случилось?
— Э… Энгельсизм… Это так смешно звучит! Честное слово, Ноэль. Энгельсизм. Ха-ха-ха!
Ноэль усмехнулся, потом его лицо стало серьезным, это была его обычная реакция, когда его шутка достигала цели.
— Отлично. Ты всегда была моим лучшим слушателем. Но здесь я шучу лишь наполовину. Во всяком случае, здесь можно прийти к серьезным выводам, так что не хихикай. На самом деле я просмотрел целую кучу конспектов, энциклопедий, компиляций и тому подобного, вполне достаточно, чтобы убедить самого себя, что идея в основных чертах абсолютно верна и совершенно оригинальна. Но такой вопрос нельзя разрабатывать поверхностно. Я готов года на четыре зарыться в книги, а потом еще года четыре писать. Считая все задержки, тупики, неудачи и прочие препятствия, все предприятие, по моим прикидкам, займет лет десять. Но это будет работа в охотку. Единственная проблема в том, чем я буду жить все эти десять лет. Заказы на песни выпадают слишком редко, и, если уж говорить совершенно честно, я вкладываю в них слишком много души. Может быть, мой талант измельчал, или изменился я сам… мне ведь все-таки тридцать три… так что я должен решить, как мне прожить от тридцати трех до сорока трех лет. Ну что ж, я решу и это… Если ты больше не будешь, то я выпью еще коньяку. И давай перейдем в гостиную. На этих стульях невозможно долго сидеть.
— Но, может быть, сначала уберем со стола и вымоем посуду?
— Не строй из себя идеальную домохозяйку. Я же говорю с тобой о серьезных вещах.
— Да это минутное дело, а потом — вдруг она появится? Давай рассказывай, и будем убираться.
— Когда я мою посуду, то могу только проклинать тот день, когда я появился на свет, а что до Герти…
Но Марджори уже встала и начала убирать со стола, чувствуя, что коньяк ударил ей одновременно и в ноги, и в голову.
— Помолчи, Ноэль, давай все-таки уберем со стола. Иначе я просто не смогу здесь сидеть…
Бурча себе под нос, он согласился. Но когда посуда была собрана в мойку, он отказался ее мыть.
— Будь я проклят, если и дальше позволю тебе помыкать мною в моем собственном доме. Потерпи до тех пор, когда мы поженимся. А теперь замолчи и пошли отсюда. — Он за руку вытащил ее из кухни. — Давай сюда. Хорошо, что ты захватила коньяк. Я сейчас принесу свечи. Ты не хочешь еще рюмку?
— Ни единой капли, если ты хочешь, чтобы я тебя слушала.
Огоньки двух свечей, внесенных им в гостиную, были маленькими и голубыми. Но, поставленные на пианино, они разгорелись и стали большими и светло-желтыми. Приятный мягкий свет разлился по большой комнате. Ноэль, сев на рояльный вертящийся стул, рассеянно перебирал клавиши, а Марджори склонилась и оперлась на пианино рядом с ним. Огоньки свечей ярко и ровно отражались в черной полированной крышке пианино. Ноэль поднял взгляд на Марджори, его левая рука наиграла несколько тактов вальса «Южного ветра».
