Наталья Майорова - Холодные игры
К ночи над лесом восходит луна и случается изумительная вещь: на снегу появляются угольно-черные лунные тени. Зеленоватый свет скользит между стволов, а мы с Надей и Варварой сразу делаемся похожими на русалок. Совершенно колдовской мир, из которого не хочется уходить, но и оставаться в нем надолго как-то сладостно-больно. «Ночь – время любви и сказок» – так объяснила мои ощущения мудрая Варвара.
Когда дует влажный ветер и температура колеблется возле нуля, происходит иное. Повисшие на ветках капли к ночи замерзают в ледышки, ветер колеблет их, они стукаются друг о друга, и над всем лесом плывет диковинный и очень тонкий хрустальный звон, от которого хочется плакать светлыми слезами. В такие минуты я всегда разговариваю с Эженом. Мне много надо сказать ему, и он всегда отвечает. Мне хорошо говорить с ним.
Не думай, что я сошла с ума, так было с самого начала, просто я не в силах была об этом писать. В каком-то смысле он теперь живет внутри меня. И папа тоже. Помню, я удивлялась, что никогда не откликается Дубравин, но нынче-то мне ясно почему.
Смешно. Ты уж, наверное, поняла, что я описываю красоты природы лишь потому, что не решаюсь приступить к описанию людей и их чувств. Слишком близко еще то… И слишком неловко мое перо… События описывать относительно легко. Чувства, которые являются как бы последействием случившегося, – куда труднее. Как говорил покойный Иван Парфенович: «Я больше по делам…»
Гордеева схоронили на егорьевском кладбище. Машенька и Петя собираются поставить там что-то вроде часовни и памятника и уже послали заказ в Екатеринбург, чем очень обидели местного мастера – отца Павки и Миньки.
Полиция провела расследование обстоятельств бунта и смерти Печиноги, Веселова (на этом настояли рабочие) и еще одного молодого человека – лавочника-самоеда, который скончался от полученных побоев. Всех свидетелей (и меня тоже) долго расспрашивали, а главных вызывали к исправнику и земскому. Николашу Полушкина так и не сумели сыскать. Кроме его побега, на него указывали побочный сын Гордеева Ванечка и предсмертная речь инженера Печиноги.
Никанора задержали казаки, а странный изможденный юноша, который так выделялся в толпе рабочих, бесследно исчез вместе с неприметным человечком, говорившим с Гордеевым перед самой его смертью, и беглым казаком по кличке Рябой, который принимал участие в ограблении кареты (на него, усмехаясь, указал Никанор, добавив, что, мол, ищи ветра в поле).
Дубравина после всех событий (особенно когда схватили Никанора) трясло так, что мне казалось – он вот-вот в обморок упадет, как Мари Оршанская перед встречей с кавалером. Я решила пока не вмешиваться из интересов Машеньки Гордеевой и, главное, в уважение памяти ее отца. Он хотел, чтоб они сами разбирались, и в том видел надежду для сохранения дела своей жизни и счастья дочери. Кто ж я такая, чтобы последнюю просьбу человека не уважить?
Как они там разбирались – не знаю, но удивительнее всего то, что Никанор хозяина на следствии не признал, зевнул ему в лицо и равнодушно сказал, что этот хлыщ ему мельком знаком и зовут его, кажется, если он верно запомнил, Дмитрием. А хозяин его, Дубравин, был-таки убит разбойниками в тайге и им лично, Никанором, захоронен в болоте.
В результате всего этого дела в острог попали десять человек, среди которых был и Никанор. Когда его увозили из Егорьевска, их всех, уже закованных в кандалы, построили возле управы. Как-то видно было, что все они Никанора признают за главного. Даже казаки-конвойные к нему обращались, когда что-то нужно было от всех. Обыватели сбежались смотреть – как же, развлечение. Вера тоже пошла. Я просила, ругалась, едва руками за подол не хватала, но разве ж Веру удержать можно?
Когда она туда пришла и в стороне встала, Никанор уж больше никуда и не смотрел. И так это было заметно, что даже мальчишки свистеть перестали и грязью кидаться. Как будто не нитка даже, а канат, кровью и еще бог знает чем заляпанный, между ними натянулся. У Никанора в глазах – мрак, тьма клубами, как у Данта описано. А у Веры? Я смотрела, смотрела… Ни осуждения, ни ненависти, ни прощения, ни сочувствия – ничего. Одно напряженное внимание, с каким она и на чужих колодников глядела. Все казалось, что Никанор что-то сказать ей хочет. Все ждали. Как в цирке, когда номер под куполом. Мне хотелось всех палкой избить и разогнать. Вдруг Вера медленно так подняла руку и палец к губам поднесла. Никанор сразу кивнул. И больше ничего не было.
Мы все готовились свидетельствовать, что Матвей Александрович перед смертью велел все Вере отдать, потому что она от него ребенка ждет и вообще, кроме нее и брата с сестрой в богадельне, у него никого нет. Думали, что трудности будут, а Каденька уже всякие там юридические крючки в законах вычитывала.
Но вот странность – прямо на столе у Печиноги в доме лежало должным образом составленное завещание, где он завещал 300 рублей Васе Полушкину на поездку в Петербург или Москву для поступления в университет, а все остальное его имущество и деньги отходило Вере Михайловой, а после – их сыну или дочери, кто родится. Условий проставлено два. Первое: Вера должна навещать его слабоумных родственников до конца их жизни. Второе: не бросать на произвол судьбы собаку и кота. С котом проблем не возникло. Он сразу Веру за хозяйку признал и об инженере, кажется, не вспоминает. Баньши же ушла в тайгу. Кто-то видел ее вблизи инженерова зимовья, Вера – в окрестностях могилы Печиноги. К людям она не подходит, живет, надо полагать, охотой.
Желтую тетрадь Матвея Александровича не нашли. Спрятал он ее или уничтожил – бог весть. Вера нашла в печи недогоревший листок, вроде оттуда. Она мне его показывала. Там написано следующее:
«„Чем кто разумнее, тем больше он находит оригинальных людей; люди толпы неспособны видеть различий между людьми“. Б. Паскаль. Я почти не вижу различий. Я – человек толпы? Как странно…»
Воистину странно. Особенно если вспомнить, что по-настоящему убила Печиногу толпа… Каденька говорит, что его смерть – искупительная жертва ради этих людей и нерожденного ребенка. Вера кивает. А я этого не понимаю. Наверное, я даже проще устроена, чем Вера и Печинога. Может быть, это потому, что не верую. Но ведь Каденька тоже атеистка…
Вообще, по всему выходит, что он собирался умирать, как будто знал, что его застрелят. С Верой я на эту тему не говорю – страшно. Она живет одна в его доме, с котом. Ходит медленно, вперед животом, шьет приданое для ребенка, читает книги. Мне на прииске жутко, я пока – у Златовратских. Просить Вера не умеет, но из окольных разговоров я поняла, что она хочет, чтоб я осталась до рождения ребенка в Егорьевске. Средства к жизни у нее теперь есть (у Печиноги, оказывается, есть еще вклад в Сибирском банке и какие-то акции, то есть все вместе – получается довольно много). Но он заразил ее своими страхами, и она боится, хотя и никогда не признается в этом. Я ее понимаю и, конечно, подожду. Куда мне спешить и кто меня ждет?
