Кэтрин Коултер - Ночная тень
— Ты невыносим! Но в общем прав, именно это я и намеревалась сделать. Ты сегодня где-то совсем далеко от меня, Найт. Признайся, в чем дело.
Улыбка Найта немного поблекла. Он притянул ее к себе так, что голова Лили оказалась на его плече, а руки обвились вокруг талии.
— Временами я чувствую себя; словно провел всю жизнь рядом с тобой, — шепнул он, целуя ее макушку. — Ты хорошо себя чувствуешь? Честное слово?
— Честное слово.
— Мы здесь уже три недели. Посетили девять балов, причем три давались в нашу честь, проиграли пятьсот фунтов…
— Я потеряла только пятьдесят! И то — в «красное я черное», и ты сказал, что меня обманули…
— Точно, я же помню, что сумма была ужасной! Во всяком случае мы катались в гондолах, пока у тебя едва не началась морская болезнь, покормили каждого проклятого голубя на площади Святого Марка, прошли пешком добрых триста миль по мосту Риальто, и ты едва не заперла меня в подземельях Дворца Дожей…
— Но я просто пошутила, — хихикнула Лили.
— Это ты так утверждаешь. А я на следующее же утро нашел у себя седой волос. На чем это я остановился? О, да, на завтрак у нас — Тинторетто, на обед — Карпаччо, к чаю — Пароди и на ужин — Беллини[12]. Единственное занятие, которое еще не надоело и не наскучило, а, наоборот, становится все более волнующим, — это постоянная потребность любить тебя, день и ночь и, будь моя воля, мы вообще бы не выходили из спальни.
Ощутив, как при этих словах по телу Лили прошла едва заметная дрожь, Найт улыбнулся.
— Я подозреваю, это стремление еще долго не угаснет, — выдохнула она.
— Пятьдесят лет. Лили?
— По меньшей мере. Ну а теперь говори, что у тебя на уме?
Найт вздохнул. Она, его жена, хорошо знала его, слишком хорошо.
— Я скучаю по детям, — признался он. — Мы их не видели уже почти два месяца. И хотя все было прекрасно…
Лили рассмеялась и поцеловала его.
— Что, собственно говоря, ты пытаешься сказать?
— Ты не задавалась мыслью, стоит ли еще Каслроз и остался ли прежним почтенным дворянским домом или превратился в дымящиеся развалины? И в добром здравии ли наши слуги или превратились в бессмысленных слюнявых деревенских дурачков? А горничные? Может, они уже давно попали в Бедлам, после того как Сэм размазал тесто по всем лестницам?
Лили хохотала так, что не могла вымолвить ни слова.
— Ох, перестань, — наконец пролепетала она. — Ты просто убиваешь меня. Как могла я жить так долго без самого красивого, самого великолепного, самого остроумного…
— И лучшего любовника в мире?
— Да, лучшего любовника и самого молодого мужа во всем мире. Найт застонал:
— Ах, моя прекрасная философия… разбита и рассеяна по ветру! Я, такой юный, пойман во цвете лет, вынужден, как раб, служить женщине, питающей ненасытную жажду к моему молодому крепкому телу. Как это случилось?!
— Что же делать в таком случае?
— Теперь моя очередь.
— Швырнуть меня на землю? Я, молодая леди, захвачена, опутана, во цвете лет…
Найт засмеялся и крепко прижал ее к себе.
— Довольно разговоров! Настало время любви. Мы вместе, и это главное.
Они долго любили друг друга, медленно, страстно, бешено, пылко и самозабвенно. Солнце почти скрылось за горизонтом, когда Найт обрел способность связать хотя бы два слова:
— Если бы я встретил тебя в сорок лет, клянусь, ты бы через неделю убила меня. Чертовски удачно, что я молод, это единственный способ выжить, будучи женатым на тебе.
— Верно, — согласилась Лили, целуя его в плечо.
Найт чмокнул ее в кончик носа:
— Когда ты собиралась сказать мне? Лили, уже открывшая рот в зевке, замерла:
— О чем?
— Что ты беременна.
Лили ослепительно улыбнулась:
— В следующем месяце, наверное. Нет, не надо хмуриться. Я хотела точно увериться. Откуда ты знаешь? Ты ведь мужчина.
— Даже мужчина замечает, когда у жены нет месячных. Это, любимая, и твои груди. Они стали полнее, гораздо чувствительнее и нежнее. Неужели ты не чувствовала, как я осторожен, когда ласкаю тебя?
— Нет, — честно призналась она. — Стоит тебе коснуться меня, и я теряю рассудок и схожу с ума. У меня все болит внутри, стоит об этом подумать.
— Ах, — вздохнул Найт, накрыв ладонью ее живот, — как прекрасно сказано! Когда я могу ожидать появления на свет своего четвертого ребенка?
— Думаю, а конце ноября.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— О да, превосходно. Меня даже по утрам не тошнит.
— Это, несомненно, только благодаря прекрасному мужу и его трогательной заботе. — Найт взглянул на сморщенный шрам на плече жены и вздрогнул от непрошенных воспоминаний, но тут же решительно отогнал прочь мрачные мысли. Ужас кончился, давным-давно кончился. — Что же я все-таки хотел сказать? Ах да. Я решил, что отдам награду тебе и ничего себе не оставлю, хотя уверен, что заслужил ее.
— Награду? — изумленно мигнула Лили. — О чем ты толкуешь?
— Награду. За возвращение «побрякушек Билли».
— Принц Оранский что-то прислал тебе?
— Вот именно, принц. Сегодня утром я получил письмо от Берка. Билли, дорогая, желает выразить свою признательность и искреннюю благодарность за возвращение своих сверкалочек, подарив замок семнадцатого века, которым он владел до сих пор. Замок этот, насколько мне известно, находится в Корнуолле, недалеко от Лоствизела.
— Целый замок в обмен на какие-то жалкие драгоценности?
— Не такие уж жалкие. Как оказалось, они стоят что-то около шестидесяти тысяч фунтов.
— Господи! — охнула Лили. — И подумать, что они были зашиты в подкладку плаща! Что, если бы я потеряла его? Или продала?
Ужас!
Найт снова приложил пальцы к губам Лили, потом, наклонившись, поцеловал ее:
— Когда я перестану хотеть тебя? Кстати, замок носит название «Суонсон Грейндж», а я думаю изменить его на что-нибудь более благородное. Возможно…
Но легкие пальцы Лили пробежали по его телу, и Найт немедленно забыл обо всем, кроме ее мягких рук и нежного рта.
— Возможно, что? — спросила она наконец, дыша ему в рот.
— «Холл Аттилы»? «Приют Наполеона»? «Турецкое аббатство»? Не знаю, и по правде говоря, мне все равно. — В этот момент Лили это тоже занимало меньше всего… — Знаю! — воскликнул он полчаса спустя.
— Что именно?
— Мы окрестим его «Замок Медичи». Можно выстроить темные, мрачные подземелья, пытать пленников, брать с них выкуп. Неплохо бы продавать яды и кинжалы, распространять среди холодных англичан идеи итальянской вендетты.
