Синтия Хэррод-Иглз - Флёр
Флер в полном отчаянии стояла посередине, вся дрожа от негодования, как дрожит собака, почуяв запах дыма. Она не спускала с него глаз, а разум ее, казалось, сковало холодом от пережитого удара. Граф долго внимательно изучал ее. Гнев быстро прошел с его лица, и на нем появилась какая-то странная решимость. Кажется, он понимал, что она в эту минуту переживает. Протянув к ней руку, словно к обиженному ребенку или заблудшему животному, Карев сказал ласковым голосом:
— Подойдите ко мне, я должен поговорить с вами. Все в порядке. Ну подойдите же ко мне, цветочек мой. Все на самом деле в порядке.
Флер сделала шаг вперед. Когда она подошла поближе, граф взял ее за руку. В глазах его сквозила нежность и надрывающая душу печаль. Он отвел ее на террасу. Они подошли к перилам, в самом дальнем углу, и там остановились. Карев не выпускал ее руки. Они пристально смотрели на землю внизу, на прекрасный парк, с золотистыми бликами рано наступившего теплого вечера. В бледнеющем небе живо носились ласточки, наслаждаясь приятным летним днем.
— Значит, вы все знаете, — вымолвил он наконец. — Кто вам сказал? Полоцкий?
— Да, мы встретились с ним на лестнице.
Он вздохнул.
— Я хотел вам сам сообщить об этом.
— Для чего? Я не требую от вас никаких объяснений. — Она и не предполагала, что у нее вырвутся такие грубые слова.
— Да, да, просто обязан. Душенька, если бы мы жили в этом мире одни — я и вы!
— Не надо, — нервно запротестовала Флер. — Не стоит так говорить об этом. Не называйте меня такими…
— Вы хотите сказать, что я неискренен? — Граф порывисто повернулся к ней, глаза у него горели почти гипнотическим огнем. — Вы могли и не знать после этих двух лет, как я к вам отношусь! Мне казалось, что в Лондоне, и даже здесь, мы стали настолько близки, что сможем избежать всяких недоразумений…
— У вас, вероятно, на самом деле нет сердца, если вы, затрагивая эту тему, говорите о Лондоне, и когда, в такую минуту!
— Поэтому я и обязан с вами объясниться. Мне нужно было вам довериться еще тогда. Мне казалось, что вы все поняли, что вам известно, почему я поступил таким образом, но, как выяснилось, между нами все еще существуют расхождения, и мы по-разному представляем себе кое-какие вещи. Возможно, такое неизбежно между мужчиной и женщиной. Зная, что мне предстоит покинуть вас, я сделал все, чтобы защитить вас. Но я хочу чтобы вы поняли одно: если бы речь шла только обо мне, я бы никогда не уехал из Англии без вас. Но я не был волен в своих поступках…
Флер попыталась высвободить руку, не вынося его горящего обжигающего взгляда.
— Если вы не были свободны, то для чего разыгрывали передо мной олицетворение свободы? У вас нет никакого права заставлять меня любить вас!
Карев еще сильнее стиснул ее руку. Повернувшись к Флер, он в отчаянии пожал плечами.
— Готов вам поклясться, что я не играл такой роли, я не хотел заставить вас влюбиться в меня. Разве вы заставили меня полюбить вас? Просто так случилось. С первого взгляда, когда я увидел вас, мне было так хорошо с вами, я себя чувствовал так естественно, словно мы давно знали друг друга. Я вел себя, подчиняясь инстинкту, не осознавая, куда это могло нас привести. До того самого дня, когда на меня набросился ваш разъяренный приятель, защищая вас, словно верный пес свою хозяйку. Я тогда подумал… — Он опять закусил губу. — Безумие сейчас ворошить прошлое, я это отлично понимаю, во мне кажется, что мы с вами никогда не разлучались. Вы всегда были частью меня самого, живой тканью моего тела. Я никогда не думал…
Флер долго пристально изучала его лицо.
— Не знаю, — неуверенно начала она, — не знаю, право, могу ли вам поверить.
«Если бы вы любили меня, — убеждал ее внутренний голос, — вы бы не женились на деньгах». Но его заглушал другой, более глубокий, более неистовый, первозданный: «Я понимаю, — неотвязно звучал он. — Если вы меня любите, то никогда не сможете жить вдалеке от меня». Флер казалось, что это правда.
Вероятно, граф заметил, как изменилось выражение ее глаз. С печальным вздохом облегчения он спросил:
— Значит, вы мне верите?
Флер промолчала, но и не стала этого отрицать. Еще раз тяжело вздохнув, он повернулся к перилам и облокотился на них, словно эта беседа совершено его изнурила. Карев всматривался в темные садовые тени под бледным небом, он будто оцепенел, не мог сосредоточиться.
После продолжительного молчания он наконец заговорил снова:
— Последние недели мне казалось, что я нахожусь на седьмом небе. Мне было так хорошо рядом с вами. У меня было так спокойно на душе, и, как мне казалось, у вас тоже. Я знал, как мне поступить, но еще не был до конца уверен. Поэтому вы и приехали в Россию, не так ли? Я знал. Когда мне Петя рассказал о вашей встрече, я знал, что вы приехали ко мне. — Флер покачала головой, но он этого не заметил. — Покидая Англию, я думал, что мне достаточно того, что вы есть на этом свете, что вы живы-здоровы, что утром встречаете тот же восход солнца, а ночами любуетесь теми же яркими звездами. Но все оказалось далеко не так. Я понял, что мне этого мало. Мне было необходимо снова увидеть вас.
Повернувшись к Флер, граф поднес ее пальцы к губам. К своему изумлению она увидела в его глазах слезы. В Англии мужчины не плачут. Флер никогда прежде не видела плачущего мужчину, и это ее безмерно тронуло.
— Ничто нас не может разлучить, мой цветочек. Поверьте мне, и мы сможем жить и делать то, что должны делать.
В нем явно говорило безумие. Стоя сейчас перед ней, граф ткал паутину из слов, блестящую паутину, чтобы опутать ее, сменить здравый смысл на бессмыслицу, усыпить ее, заставить принять фантазию за реальность. Но он обращался с этими словами к той части ее существа, которая не воспринимала их. Похоже, что она тонет в меду, — подумала Флер. Нужно сопротивляться.
Вдруг он взял ее за вторую руку и поднес к губам. Его легкое прикосновение отозвалось где-то глубоко в ее душе.
— Я люблю вас, — произнес граф.
Флер понимала, что он нанес ей смертельный удар, и она с радостью его принимала, как принимает запутавшаяся в шелковистых сетях паука его смертельный укус муха.
Приближался день свадьбы Людмилы. «Неплохая пьеса, — подумала Флер, — вот только неясно, что это — трагедия или комедия?» В доме Полоцких хлопоты начались с рассвета, и с наступлением дня активность всех обитателей стремительно возрастала — можно было подумать, что кто-то палкой разворошил муравейник. Мадам Полоцкая дала волю своим накопившимся чувствам, устроив в восемь утра истерику, и от этого приступа ей вдруг стало так хорошо, она почувствовала в себе такую уверенность, что смогла спокойно пережить остаток этого сумасшедшего дня.
