Джейн Фэйзер - Изумрудный лебедь
— Герцог Веля, — прошептала Имоджин, — посол при дворе Елизаветы Первой. О, Гарет, даже больше, чем я смела надеяться. — Она подняла глаза на брата. — В чем дело? Почему ты так мрачен? И что это у тебя на лбу?
— Ушиб, — ответил он беспечно. — Ударился головой о держатель факела, когда вчера поздно вечером всходил на барку.
Конечно, Мэри скоро все расскажет Имоджин, но теперь это будет для сестры не так важно, как раньше.
— О, Майлз… ты только взгляни. — Услышав, что ее муж робко входит в комнату, она обернулась к нему.
— Дверь была открыта, — сказал Майлз, будто оправдываясь, — а я знал, что ты был здесь с Генрихом.
— Дело сделано! — объявила Имоджин, размахивая бумагой с торжествующим видом. — Ты прочти. Герцогство Вель. Подумать только!
Майлз послушно прочел документ. Потом посмотрел на своего шурина. В глазах его Гарет прочел невысказанный вопрос.
— Скоро я узнаю, где скрывается Мод, — устало сообщил Гарет. — И как только мне станет известно, где она, поеду за ней. Но нет никакого смысла носиться по всей округе, поднимая переполох, пока я не узнаю точного ее местонахождения.
— Разумеется, ты прав, — отвечал Майлз. — Но как… насчет Миранды?
— Она сама выбрала свою судьбу, — ответил Гарет резче, чем ему бы хотелось. — Она вольна оставаться там, где захочет. Принуждать я ее не буду.
— О да! — пылко вмешалась в их разговор Имоджин. — Теперь девушка нам бы только мешала. Она сыграла свою роль, и ей за это заплатили. Все так, как с ней договаривались.
— Простите меня, — сказал Гарет, направляясь к двери. — У меня дела в городе. Я не буду обедать дома.
Он верхом пустился через Лондонский мост, потом в Саутуорк, кишевший притонами. У него было только одно желание — напиться до бесчувствия и забыться в объятиях какой-нибудь шлюхи… или даже нескольких. Напиться ему удалось, но чем больше он пил, тем отвратительнее ему казались окружающие его женщины. Он смотрел на их развратные лица, а перед глазами стояло ясное личико Миранды.
Перед самым рассветом Гарет ехал по мосту обратно — он подкупил сторожа, и тот отворил для него калитку до восхода солнца, что было запрещено. Граф пьяно покачивался в седле, смутно сознавая, что представляет собой прекрасную добычу для воров. В голове мутилось от выпитого, он так устал, что еле держался в седле.
Ему и раньше случалось возвращаться домой в подобном состоянии, в тот час, когда рассвет еще не наступил и петухи не завели своей песни, когда душа дремлет, голова отуманена выпитым вином, а руки и ноги настолько отяжелели, что ими и двинуть, кажется, невозможно, и каждый мускул налился свинцовой усталостью, столь сильной, что никакому сну невозможно ее прогнать. И часто, возвращаясь домой, он находил спальню пустой и гадал, с кем в эту ночь делит ложе его жена: валяется ли на соломе в какой-нибудь убогой лачуге или дарит поцелуи первому попавшемуся нищему в придорожной канаве?
Шарлотта. Его жена… его любовь. О да, он любил Шарлотту всем сердцем. Должно быть, его всегда пленяли вульгарные, пошлые женщины. Пожалуй, ему в них это нравилось. Гарет рассмеялся, да так бурно, что чуть не свалился с лошади. Склонность к пошлым женщинам. Мэри согласилась бы с таким мнением. Спотыкаясь, он побрел к дому, все еще продолжая посмеиваться.
Гарет, шатаясь, поднялся по лестнице, не замечая, какой при этом производит шум в объятом сном доме, ввалился в свою спальню и с грохотом захлопнул за собой дверь. Он не позаботился раздеться, только сбросил сапоги и упал на кровать.
Ему показалось, что он тонет в толстом перьевом матрасе, опускается все ниже и ниже, погружаясь в тяжелый глубокий сон, в бездну, куда, как ему казалось, его манила Шарлотта.
Услышав, как хлопнула дверь в комнату Гарета, Имоджин села в постели. Она уставилась в темноту, прислушиваясь, не донесется ли до нее еще какой-нибудь звук, но в доме царила тишина. Она слышала, как ее брат, спотыкаясь и натыкаясь на стены, прошел по коридору, и вспомнила о многих подобных ночах. Сколько бессонных ночей провела она, дожидаясь возвращения Гарета и вглядываясь в темноту! Сколько раз она вслушивалась в его неровную, шаткую походку, и сердце ее мучительно билось, и она всем существом тянулась к нему! Ей хотелось успокоить и исцелить его, и душа ее наполнялась ненавистью к женщине, которая исковеркала его жизнь.
Но что случилось теперь? Почему это произошло опять? Неужели все начнется сначала? Ведь все так удачно сложилось! Ее брат стал самим собой после того, как вернулся из Франции. Он снова казался ей сильным, решительным, в его жизни появилась цель, и Имоджин позволила себе поверить, что демоны больше не терзают его.
Но звук неверных шагов в коридоре, хлопанье двери наполнили ее ужасом и ощущением беспомощности. Она отбросила одеяло и встала. Ее пеньюар висел на спинке кровати. Она набросила его и, не отдавая себе отчета в том, что делает, оправила ночной чепец, предохранявший тугие завитки ее кудрей и не позволявший волосам спутаться за ночь. Потом едва слышно открыла дверь своей спальни. Лампа, укрепленная на стене в каменном подсвечнике, горела неровно. Из-за сквозняка пламя ее металось, трепетало и отбрасывало тени, готовое погаснуть в любой миг и погрузить длинный коридор во тьму.
Она осторожно двинулась по коридору. У двери Гарета она остановилась. Прижалась ухом и прислушалась. Сначала она не услышала ничего, и к ней вернулась было надежда… но потом уловила столь знакомые ей звуки. Бессвязные слова, тяжелое дыхание.
Имоджин открыла дверь, как делала много раз до этого, и проскользнула внутрь, тихонько прикрыв ее за собой. Ночные кошмары Гарета были известны ей одной. Это была одна из тайн, которую она разделяла с ним.
— Шарлотта!..
Это имя он выкрикнул громко и отчаянно. Тотчас же Га-рет сел в постели. Глаза его были широко раскрыты и смотрели в темноту. Но Имоджин знала, что он спит. Она бросилась к его постели. По лицу его струился пот, будто его снедала лихорадка, рубашка вся взмокла.
— Гарет… Гарет… проснись!
Она обняла его, прижала к своей груди и принялась баюкать, как маленького мальчика.
— Проснись, Гарет! Это всего лишь сон!
Медленно выражение ужаса сходило с его лица, но кошмар все еще не отпускал его.
— Боже милостивый, — пробормотал он, поворачивая голову и видя сестру.
Она все еще держала его за руку. Глаза ее смотрели на него с фанатичной любовью, неизменной в течение всей его жизни, с того самого момента, как он себя помнил.
— Боже милосердный! Имоджин! — повторил он, снова падая на подушки и мягко высвобождая свою руку из руки сестры. Он отер влажной ладонью взмокшее от пота лицо и лежал теперь, глядя в потолок, стараясь собраться с силами. Голова его была ясной.
