Лора Бекитт - Роза на алтаре
– Может быть, сообщить Бернару? – осторожно спросила Дезире. Ее пугал блуждающий взгляд угасших глаз Элианы. – Я уверена, он приедет.
Элиана отпрянула с искаженным от ужаса лицом.
– Нет, нет! Только не это! Наказание послано мне, а ему… ему и без того хватило страданий. И потом, если мы увидимся сейчас, я почувствую себя так, будто меня вывели на площадь и привязали голую к позорному столбу. Боже мой, насколько все это неестественно, постыдно!
Она упала в объятия своей бывшей служанки, а та молча гладила волосы молодой женщины и смотрела поверх ее головы неподвижным, решительным взглядом.
Когда Элиана ушла, Дезире долго не находила себе места. Она не могла дождаться, когда из мастерской вернется Эмиль, а потом – пока он умоется над медным тазом в маленькой, чистой, как стеклышко, кухне.
– Мне нужно с тобою поговорить, – нахмурившись, произнесла она.
Эмиль выпрямился, вытираясь в поданное женой полотенце, и удивленно смотрел на нее, напряженно застывшую посреди кухни с прижатым к груди начищенным до блеска кувшином.
– Что-нибудь случилось? – спросил он.
– Не со мной, с Элианой. И я хочу с тобой посоветоваться.
– Что, прямо сейчас? – проворчал он. – А может, ты лучше сначала дашь мне поесть?
– Ах, Эмиль!
У нее был такой страдальчески растерянный и в то же время укоризненный вид, что муж промолвил:
– Ладно, рассказывай.
Дезире заговорила – неторопливо, с нотками настороженности в голосе, потому что не знала, как Эмиль отнесется ко всей этой истории.
Он молча, без особых эмоций выслушал ее и изрек:
– Что бы ни случилось, нет ничего хуже, чем вмешиваться в отношения между мужем и женой.
– Да! – воскликнула Дезире. – Но ты не видел Элиану! Она тает на глазах и вся будто неживая!
– А где сейчас Бернар?
– В Булонском лагере.
– Так напиши ему письмо, объясни, что и как. Пусть приедет.
– Но Элиана не хочет видеть его сейчас!
Эмиль нетерпеливо и сердито передернул плечами.
– Беда с женщинами! Ну, пусть пока не приезжает. Но сообщить ему надо. Только уж не знаю как… Поосторожнее что ли…
Дезире пристально смотрела на мужа. Ее лицо порозовело от волнения.
– Тебе кажется, он поймет?
Эмиль усмехнулся уголками губ, и в этой усмешке женщине почудилось что-то снисходительно-ласковое.
– У него на редкость благородное сердце.
– Я попытаюсь ему написать, – озабоченно промолвила Дезире. – Но Элиана хочет отнести ребенка в монастырский приют.
– Если она так решила, не надо ей мешать. Ты разузнай, где этот монастырь, пойди и растолкуй все святошам. Пусть повременят, не отдают ребенка в чужие руки. Ну, – спросил он жену, – я все объяснил тебе, мать? Или ты намерена морить меня голодом до самого утра?
Дезире отвернулась, пряча улыбку, и принялась быстро и ловко собирать на стол.
Элиана родила ребенка в июле 1804 года, и это были первые тяжелые роды в ее жизни, так что даже пришлось прибегнуть к помощи врача, который, после того, как все закончилось, сказал ей: «Не знаю, огорчит ли вас это, мадам, но боюсь, больше у вас не будет детей».
Однако Элиана чувствовала себя настолько измученной, что была просто не в силах обдумывать сказанное. Перед тем, как провалиться в тяжелый сон, она попросила Дезире позаботиться о детях, а также найти кормилицу для новорожденного, ибо на сей раз у нее не оказалось ни капли молока. Возможно, причиной послужило состояние, в котором женщина пребывала во время беременности, когда она то впадала в тупое отчаяние, то находилась на грани истерики. Впрочем, Элиана вряд ли пожелала бы кормить этого ребенка; едва справившись о том, все ли в порядке, она велела его унести, и Дезире беспрекословно выполнила ее просьбу.
Приблизительно через месяц Элиана отправилась в монастырь сестер ордена Святого причастия на улицу Тампль.
Она была бледна и худа, что еще больше подчеркивало черное платье из плотной саржи и капор из гофрированного черного шелка, а ее лицо, казалось, навек утратило налет мечтательной нежности. Раньше, глядя в зеркало, Элиана замечала в своем облике нечто присущее ей в годы юности, но теперь женщине чудилось, будто иногда она видит себя такой, какой станет, когда состарится.
Она вышла на улицу, держа на руках ребенка. Было ранее утро, только-только начался восход солнца, и далеко, почти до самого горизонта, по темной воде Сены протянулась блестящая дорожка: словно кто-то невидимый высыпал на черную ткань серебряные монеты.
Мальчик мирно спал, и женщина старалась не смотреть на его чуть прикрытое кружевом личико. До этого она почти не видела ребенка; с ним нянчилась живущая по соседству кормилица, и Элиана его не навещала. Но теперь она чувствовала сквозь пеленки нежное тепло маленького тельца, ощущала аромат младенческой кожи и всеми силами заглушала мгновенно всколыхнувшиеся чувства.
Она дошла до монастыря пешком, постучалась в ворота и смиренно попросила аудиенции матери-настоятельницы. Ей ответили, что настоятельница не принимает, но с нею готова побеседовать сестра Августа.
Элиана согласилась, и ее впустили в монастырский двор, а затем провели в приемную.
Молодая женщина робко вошла в комнату, даже отдаленно не напоминавшую монастырскую келью. Слегка поблекший голубой бархат кресел, занавеси, точно расписанные пастелью, бежевые обои, светло-коричневый паркет. Всюду нежные акварельные краски, полутона.
Элиану встретила женщина в белом апостольнике, черном шерстяном платье и покрывале. К поясу были прикреплены четки, на груди висела медная цепь. В выражении лица сестры Августы присутствовало что-то возвышенное и одновременно скорбное. В миру Элиана никогда не встречала подобных лиц и подумала: как на облик иных людей порою ложится печать страстей греховной жизни, так в глазах этих созданий, казалось, существующих на грани между миром земным и миром небесным, созданий, чьи души беспрестанно возносятся к свету, виден отблеск чистого пламени обители Господа.
– Садитесь, сестра моя, – произнесла монахиня голосом тихим и нежным, словно мелодия, случайно занесенная ветром. – С чем вы пришли?
Элиана изложила свою просьбу, не поднимая глаз, таким неестественно ровным тоном, что можно было подумать, будто она находится на грани срыва.
К удивлению женщины, сестра Августа заговорила с нею спокойно, без тени осуждения в голосе, даже участливо.
– Значит, вы хотите оставить у нас ребенка? Это мальчик? Он здоров?
Элиана тяжело вздохнула.
– Да. Я бы желала… если это возможно, чтобы его отдали в хорошую семью.
Монахиня кивнула.
– Понимаю. – Потом, немного помедлив, все так же кротко промолвила: – Вы можете не отвечать, но мне хотелось бы знать, что побудило вас принять такое решение?
