Роксана Гедеон - Фея Семи Лесов
Я закрыла лицо руками, не в состоянии произнести ни слова. Мне было стыдно взглянуть на королеву.
Я – предательница! В одну секунду при этой мысли меня охватила ярость. Во мне вскипела кровь моих предков – и тех бешеных итальянцев, легко хватающихся за нож, и благородных принцев, чтущих свою родовую честь. Больше всего я боялась, что королева обратится ко мне, что-то попросит. Нет, я этого не выдержу! А вдруг она скажет «Сюзанна, дитя мое»?
Я вскрикнула и бросилась бежать. Впервые в жизни я чувствовала себя шпионкой.
Граф д'Артуа все так же спокойно лежал на кровати, стряхивая пепел сигары в пепельницу. При виде этого у меня потемнело в глазах.
– Ну что, неплохую шутку я сыграл? – осведомился он. – Надеюсь, у короля теперь открыты глаза на Туанетту.
– Да! – выкрикнула я со злобным сарказмом. – Вы просто восхитительны, черт побери! Восхитительны, как сам сатана!
– Что ты хочешь этим сказать?
Он приподнялся на локте и пристально смотрел на меня.
– То, что вы мерзавец! Настоящий мерзавец! Гнусный интриган.
– Не забывайся, моя дорогая. Я не хочу напоминать тебе, что перед тобой принц крови, но ты вынуждаешь меня к этому.
Я в бешенстве швырнула в него гребень.
– Да наплевать мне на это, наплевать! Вы втянули меня в эту возню, вы низко меня использовали, вам должно быть стыдно!
– Вот как вы заговорили, мадемуазель! – воскликнул граф д'Артуа, резко приподымаясь. – Не слишком ли много воли для незаконнорожденной?
Меня словно окатила ледяная волна. Я сразу приняла решение. Потом подошла к двери и распахнула ее.
– Вы заставили меня презирать себя, этого с вас довольно. А теперь убирайтесь.
Он медленно поднялся и, подойдя ко мне, взял меня за подбородок.
– Убирайтесь вон! – крикнула я еще громче.
– Ты еще пожалеешь, моя дорогая. Если, конечно, до завтра не одумаешься.
У меня еще хватило сил захлопнуть за ним дверь. Я добрела до постели и упала лицом в подушки. Голова у меня кружилась, я с ужасом чувствовала, что меня снова тошнит. Я пролежала так, кажется, до самого утра. В восемь часов, как и было условлено, пришла Маргарита. Ее рука погладила мои волосы, ослабила тесемки пеньюара. Я открыла глаза и поразилась: Маргарита была в черном, словно носила по кому-то траур.
– Что случилось? – спросила я рассеянно.
– Умерла ваша тетушка, мадемуазель.
– Мадам де л'Атур?
– Да. Отец велел вам нынче же выезжать в Париж на похороны.
Только теперь я увидела разложенное на диване платье из черного бархата с тяжелой ониксовой брошью. Ах да… Раз маркиза скончалась, мне целых два месяца придется ходить в черном.
4Органная музыка медленно плыла по церкви Сент-Этьенн-дю-Мон и таяла под древними сводами. Божественная полифония Баха… Голоса студентов коллежа Луи-де-Гран, певших в церковном хоре, то затихали, то вновь вспыхивали в могучем гимне «Те deum».[64]
Я сама не знала, что заставило меня прервать прогулку, заехать в этот собор и исповедаться. Я только что получила отпущение грехов, как и подобает католичке, и теперь была чиста, как при рождении. Мне простился даже грех прелюбодеяния, совершенный с графом д'Артуа.
– Пойдемте, мадемуазель, – прошептала Маргарита.
Мы по очереди опустили пальцы в чашу со святой водой, а какой-то монах осенил нас крестом и благословил:
– In nomine Patris, et Filius, et spiritus sanctus… Amen.[65] Маргарита вышла первой, забрав с собой арапчонка, несущего красную подушку, а я задержалась, стараясь еще раз вслушаться в странную гармонию звуков, плывущих по собору. Здесь все казалось не таким, как во дворце или на улицах.
– Пойдем, Аврора, – сказала я перекрестившись.
Оказавшись в теплой карете, я сбросила черный креп, обвивавший мои золотые кудри. Как мне надоел этот черный цвет… А ведь прошла всего неделя со дня смерти маркизы. Я дала знак, и карета, мягко качнувшись на рессорах, помчалась по улице, миновала собор Сен-Женевьев. Я раздвинула занавески. Было интересно видеть веселые группы студентов у Коллеж-де Франс, вереницу роскошных карет у отеля Клюни. Возле церкви Сен-Северен продавали священные реликвии из Понтуаза. А набережные нынче были грустные. Воды Сены блестели тускло, как и всегда в середине февраля. Ожидался дождь.
Но несмотря на скверную погоду на площади Карусель, а тем более в саду Тюильри было многолюдно. Встречались влюбленные парочки, веселились молодые люди. Я уже хотела приказать кучеру остановиться, но тут рука Маргариты мягко тронула меня за локоть.
– Что такое? – спросила я недовольно.
– Все это очень странно выглядит, мадемуазель.
Она смотрела на меня обеспокоенно и даже слегка укоризненно.
– Снова какие-то глупости!
– Может быть, и глупости, а может, и нет… Конечно, это не мое дело – вмешиваться в ваши дела, и я, разумеется, не стала бы вас зря беспокоить, если бы… Я тут кое-что подсчитала…
Она быстро достала зеркало и поднесла к моему лицу.
– Вот, поглядите-ка!
– Ну и что?
– Да ничего. Вас частенько тошнит – это раз. Вы потому и молоко с водой так любили. На вас уже ни одно платье не лезет, все стали узки в талии – это два. Разнесло вас, как пышку, где уж тут былая стройность! Вот я и задумалась – с чего бы это?
Она спрятала зеркало и тяжело вздохнула.
– И вот что самое главное, моя дорогая барышня. Белье я ваше уже четвертый месяц перебираю и все удивляюсь, отчего оно у вас всегда чистое? А причина тому может быть только одна. Я, конечно, рада, что вы не монашествуете, на то вам и молодость дана, только надо еще о последствиях призадуматься.
– Ты хочешь сказать, что…
Я в страхе замерла. Только сейчас я впервые услышала, что отсутствие ежемесячного женского недомогания может указывать только на то, что…
– Пресвятая дева! – вырвалось у меня. – Нет, только не это. Ну, пожалуйста, только не это!
Надо ехать к Лассону, к королевскому врачу… Ехать немедленно… Он скажет, как все это исправить. Вот только где он находится, этот Лассон? Кажется, он, как и я, в Париже, – о, какое счастье!
– Едем, Маргарита, едем!
– Куда едем-то? Темно уж на дворе!
– О, быстрее, быстрее!
Вцепившись пальцами в шнур, я дернула его так, что чуть не оборвала, и пронзительным голосом выкрикнула кучеру адрес:
– Тупик Сент-Гиацинт на улице Нев-Сен-Рош, и побыстрее!
…Я долго лежала с поднятой вверх рубашкой, пунцовая от стыда, пока доктор Лассон осматривал меня. Господи, как неловко я себя чувствовала! Меня терзала мысль о том, что завтра о моем посещении врача будет знать весь версальский двор… Сколько анекдотов появится, с каким удовольствием скучающие придворные кокетки будут обсуждать эту новость…
