Жюльетта Бенцони - Оливье, или Сокровища тамплиеров
Но одна забота продолжала мучить его: что делали, что думали в этот час Матье и Реми, которые, он в этом не сомневался, исчезли? В самом деле, невозможно было представить, что во время нападения порочного галантерейщика они равнодушно сидели в своем убежище. Насколько Оливье знал вспыльчивого мастера зодчих, тот вцепился бы в горло обидчику и пришиб бы его на месте. Тогда где же они?
***Но они были недалеко и вернулись на следующий день после визита Алена де Парейля. Матье стал еще мрачнее. И не потому, что он слишком утомился во время этого небольшого путешествия, — плохо зажившее плечо заставляло его страдать, но позволяло понемножку работать левой рукой, а ноги, после продолжительного отдыха, казалось, стали сильнее, чем раньше. Но когда они прибыли в карьеры Шантийи, то в подсобном помещении картезианского монастыря, теперь служившего им убежищем, они нашли только Говена и одного из его бывших товарищей, Донасьена. Остальные отправились в Германскую империю. Говен, которого Матье упрекнул в том, что тот не сообщал ему новости, признался, что они с Донасьеном последовали бы тем же путем, если бы каноники приходской церкви Нотр-Дам-де-Корбей не явились в картезианскую обитель просить помощи: колокольня их храма разрушалась. Они предлагали хорошо заплатить, и двое мужчин, у которых денег почти не осталось, согласились хотя бы пойти взглянуть, в чем там дело.
— Мы с Донасьеном можем укрепить колокольню, но вернуть ей красоту должен мастер. Я собирался отправиться завтра в Пассиакум, чтобы предложить эту работу вам. Добрые каноники обещают предоставить вам убежище в своей обители...
Сначала Матье с негодованием отказался: Говен, должно быть, сошел с ума, если предлагает ему снова взяться за линейку и циркуль на земле Франции, ведь он поклялся не работать больше ни в одном французском соборе! На что его помощник возразил, что речь идет не о соборе и что, в любом случае, хорошо бы ему заглянуть в свой пустой кошелек и вспомнить, что у него есть семья, которую нужно кормить.
— Я смогу их кормить на берегах Рейна, куда они последуют за мной.
— Туда еще надо добраться. Ваша матушка не перенесет дороги. Кроме того, каноники почитают реликвии Святого Йона[79], а ведь он один из наших главных святых. Я сам хочу поработать там, и святые отцы пообещали помочь мне... Подумайте, мэтр Матье! Соборы останутся недостроенными, но вы не можете обречь всех мастеров каменных дел на полное бездействие!
Итак, Матье вернулся в Пассиакум в ярости. И настроение его еще больше испортилось, когда он узнал, что произошло в его отсутствие. Вызвав возмущение женщин и особенно Од, он обрушил свой гнев на Оливье:
— Как он посмел потащить этого несчастного к вероломному королю, подвергнув всех вас риску ареста? Он что, не мог убить его тут же, на месте, и бросить его тело в реку?
— Чтобы женщина, которая живет с ним и которую он называет своей домоправительницей, послала сюда людей прево, чтобы узнать, что с ним случилось? Тогда уж мы все непременно оказались бы в тюрьме. Успокойтесь и постарайтесь поразмыслить на трезвую голову, сын мой, не поддавайтесь ненависти. Мессир Оливье совершил самый разумный поступок в сложившихся обстоятельствах: он выдал себя, чтобы спасти нас, и ему это удалось...
— Посмотрите, батюшка! — воскликнула Од. — Вот королевский акт, принесенный мессиром де Парейлем, на владение этим домом, в котором мы теперь имеем право жить, не таясь...
— Вы, может быть, и имеете на это право. Но не я! Да я здесь и не останусь!
— Вы не хотите жить под кровом своей дочери? О, батюшка, как вы можете быть таким жестоким? Словно вы не знаете, что этот дом прежде всего ваш, а не мой, потому что его завещала мне моя дорогая тетя Бертрада.
— Это неправда, и ты это знаешь, потому что она не успела привести в порядок свои дела. Значит, этот дом отдал тебе Филипп, а я не желаю ничего принимать от него!
— Никогда бы он этого не сделал, если бы его не попросили об этом... отдав себя в его власть! Тот, кого он бросил в темницу и кто, возможно, заплатит за это своей жизнью! — закричала девушка вне себя.
— Пусть идет к черту! Он не имел права так поступать!
— А вы? Имели ли вы право бросить все наше имущество, наш прекрасный дом в Монтрее и все, что мы имели, кроме наших жизней, ради этого Храма, который от вас и не требовал столько, — возразила она, и по ее лицу заструились слезы. — Мессир Оливье... любит нас больше, чем вы, потому что он пожертвовал собой... А я еще считала вас справедливым!
Сотрясаясь от рыданий, Од убежала в сад. Оцепенев от этих слов, Матье не сразу нашелся, что ответить. Однако выходка дочери еще больше разгневала его. С перекошенным лицом, он начал извергать бесконечные проклятия:
— Черт возьми, она все еще сохнет по нему! Дура, влюбленная в этого проклятого тамплиера, который старше ее на двадцать лет!
Но на этот раз перед ним встала жена.
— Не слишком ли быстро вы забыли, что, если он и не смог вырвать из рук палачей мою бедную Бертраду, он, тем не менее, спас ее, вашу дочь, от участи худшей, чем смерть! И вы осмеливаетесь проклинать его? Каким же человеком стали вы, Матье де Монтрей, если позволили отравить свою душу до такой степени?
— Довольно, женщина!
— Нет, не довольно! Од права: вы всех нас принесли в жертву этому Храму, который, если и не был таким уж черным, каким хотели представить судьи, не был, может статься, и совершенно белым! Уж не говоря о тех несчастных, которых вы увлекли в ваш невозможный «крестовый поход»! О тех, кто умер, оставив близких в нужде; тех, кого пытали; тех, кто лишился своей работы, которая их кормила! Бог с ними, с чужеземцами, которые никогда не остаются долго на одном месте и могут работать за границей, но есть ведь и другие, которые, чтобы выжить, обречены тащить за собой в изгнание своих жен и детей, потерявших родину...
— Молчать! — завопил Матье. — Да что вы понимаете в мужских делах...
— Людовик Святой был другого мнения о своей матери, — заметила Матильда, — он доверял ей королевство, когда сам отправлялся сражаться с неверными. Он был уверен, что его страна будет в надежных руках.
— Это исключение из правила, и я не отрицаю, что такое случается. Что касается меня, повторяю, я отказываюсь принимать подарки от короля, которого желал бы видеть мертвым!
— А где вы хотите, чтобы мы жили? На папертях церквей, прося подаяния? В лесах со зверями? Посмотрите на вашу мать, которая уже с трудом передвигается! Вы хотите лишить ее права окончить свои дни у очага и в мягкой постели? Повторяю еще раз: мы находимся здесь у моей сестры, и указ короля лишь возвращает Од то, что предназначалось ей всегда!
