Лора Бекитт - Мотылек летит на пламя
Разумеется, сестры выделяли его из остальных детей. Так, однажды сестра Меганн дала ему ключ от своего кабинета прямо во время урока и попросила принести забытый ею молитвенник, который лежал на столе. Никто другой не мог удостоиться такой чести, ибо большинство негритят имело склонность к воровству, а уж по части притворства им не было равных.
Конни ждало разочарование: кабинет сестры Меганн выглядел очень скромным — никакого сравнения с покоями миссис Робинс. И все же ребенок уловил некую особую атмосферу и не смог удержаться от искушения побыть здесь немного дольше, чем следовало. Он осмотрел высокий стеллаж, до самого верха набитый книгами, строгий стол, все предметы на котором были разложены в образцовом порядке. На стене висел большой дагерротипный портрет президента Линкольна, человека, которого Конни, случалось, путал с Господом Богом.
В конце концов он понял, что эта комната нравится ему больше, чем комната бывшей хозяйки: здесь царила выразительная сдержанность и скромная утонченность — признак истинного благородства.
Крепко прижав к себе обтянутый кожей молитвенник, Конни аккуратно повернул ключ в замке и опустил его в карман.
— Что ты так долго? — недовольным тоном произнесла сестра Меганн, забирая у него книгу.
Мальчик пробормотал извинения и юркнул на свое место. Он вспомнил, что забыл отдать монахине ключ, только во время прогулки и побежал в кабинет.
Сестра Меганн стояла возле стола и смотрела в выдвинутый ящик. Заслышав скрип дверей, она подняла голову и уставилась на Конни.
— Это ты?
— Я забыл отдать ключ, — сказал мальчик и положил его на стол.
— Здесь лежали деньги, пожертвованные на приют, — медленно произнесла сестра Меганн. — Они исчезли.
В сердце Конни застыл ужас, а на лице — вымученная улыбка.
— Я… я ничего не брал! Я даже не открывал ящик!
— Я не говорю, что это был ты, — заметила монахиня, но ее похолодевший взгляд не давал обмануться.
Конни решил, что надо немедленно убраться отсюда, забиться под одеяло и пролежать неподвижно несколько часов: только так он сумеет пережить этот нежданный кошмар.
— Я… могу идти? — осторожно спросил он и попятился.
— Послушай, Конни, — начала сестра Меганн, — ты умный ребенок, намного умнее детей твоего возраста и… других детей. Если ты скажешь правду и вернешь то, что взял, я оставлю твое наказание на усмотрение Господа, а Он, я уверена, тебя простит.
— Но я ничего не брал! — этот крик был исторгнут из самых глубин души.
— Хорошо, — вздохнула монахиня, — иди.
Конни поплелся прочь от кабинета, не видя дороги. Он понимал, что потерял самое главное и дорогое, что ему удалось завоевать: доверие сестры Меганн. Чтобы его вернуть, мальчик был готов признаться в том, чего не совершал, но он не мог отдать монахине деньги, потому что не знал, где они.
В его душе что-то перевернулось: прежде он очень любил уроки сестры Меганн, но теперь был рад, что не увидит ее раньше завтрашнего дня.
Он ошибся: вечером монахиня пришла в их спальню и направилась прямо к его кровати.
Мальчик сжался и затаился в постели, а потом услышал чей-то голос:
— Здесь. Я видел, как он его прятал.
Рука сестры скользнула под подушку. Открыв глаза, ребенок увидел в пальцах сестры кошелек.
— Что это?
Внутри похолодело, а язык словно прилип к нёбу.
— Не знаю, — с трудом выдавил Конни, не узнавая собственного голоса. — Я не знаю, как он сюда попал.
Мальчишка, стоявший рядом с сестрой, весело скалил зубы. Его птичьи глазки злорадно сверкали.
— Зато я знаю, Конни. Ты единственный из воспитанников держал в руках ключ. И ты разочаровал меня больше многих других. Придется тебе посидеть взаперти, в одиночестве, и поразмыслить над своим поступком. Когда ты покаешься, я тебя выпущу.
Сестра Меганн отвела мальчика в помещение с решетчатой дверью и закрыла на замок. Здесь не было никакой мебели, даже кровати, между тем ему предстояло провести в этой комнате по меньшей мере целую ночь.
Он долго сидел на полу, тупо глядя в каменную стену, а потом наступило прозрение. Конни понял: разочарование было взаимным. Теперь он сомневался в том, что сестра Меганн имеет право вещать от имени Господа. Если б это было так, она бы ему поверила: ведь Бог все знает и все видит.
За стенами приюта простирался огромный мрачный мир, в котором его никто не ждал и никто не любил. Миссис Робинс уехала, Тамми умерла, Розмари растворилась среди прочих воспитанников. Хейзел не дала ему никаких обещаний. А отца он, скорее всего, просто придумал.
Внезапно из темноты прозвучал тихий голос:
— Эй, ты как?
Конни повернулся: из-за решетки на него смотрел мальчишка с черной, будто обугленной кожей и начавшими отрастать волосами, напоминавшими свалявшуюся шерсть. Мальчик его узнал: это был Сэм, толковый паренек, который тоже неплохо учился, только в отличие от Конни его никто никогда не бил.
— Мне подбросили этот кошелек, — сказал он.
— Конечно, подбросили, — легко согласился собеседник.
— Не понимаю, почему сестра Меганн мне не поверила: ведь я сказал правду!
— А я понимаю. Потому что ты темнокожий, — сказал мальчик и заметил, отвечая на пристальный взгляд Конни: — Да, ты очень светлый, но не белый, как ни крути. А еще я знаю, почему тебя обижают.
— Почему?
— Потому что ты с ними, а не с нами, хотя должно быть наоборот.
Коннор едва не задохнулся от возмущения. Променять прекрасных белых сестер, от которых он узнал так много нового, на этих жестоких черных дикарей!
— Это те же белые господа, просто президент Линкольн приказал им заботиться о нас! — продолжил Сэм. — Но они нас не любят. Никогда не дотрагиваются до нас, потому что боятся испачкать руки, никогда нам не верят, потому что считают испорченными.
— Как тебе удалось сюда пробраться? — спросил Конни.
— Когда все заснули, я встал и выскользнул из спальни. Меня никто не заметил, ведь мне легко слиться с темнотой! — ответил Сэм и засмеялся.
— Почему ты пришел?
— Потому что ты не кажешься мне таким чужим, как всем остальным.
— Ты тоже жил и работал в господском доме? — догадался Конни.
— Да. Моя мать была кухаркой, а я ей помогал. Когда в поместье пришли янки, она велела мне бежать в лес, а когда я вернулся, от дома остались одни камни, а все люди исчезли.
Кухонная прислуга стояла на низшей ступени иерархии домашних слуг, и все же Сэма можно было признать за своего. Конни захотелось сказать ему что-нибудь обнадеживающее.
— Может быть, твоя мама жива?
